. Тысячи, тысячи жителей остались без крова, без имущества, без пропитания, без зелёного медяка. Иные горожане в беде своей, в отчаянии схватывались с налетающими, бесчинствующими азиатами, но гибли на месте. Полыхали дома, пылали церкви, от ужасного жара плавились колокола, как свечи, горели золочёные маковки. Жители, кто ещё в городе оставался, кричали, как оглашённые, бегали без смысла от колодца к колодцу, пытались хоть что-то взять из своих жилищ и страшной смертью погибали в пламени...
У Ланецких в городе сгорело всё — и дом с железными дверьми, и службы со всем скарбом, и все ларцы с Любашиным приданым и нарядами, и мамины меха, и шерсть аглицкая, и полотно немецкое, и мука, и меды, и вина французские и венгерские, и прованское масло, и ящики с изюмом, и бочки с оливками, и мускус с благовонными маслами, что так любили состоятельные горожанки использовать при мытье, и ковры с гобеленами, и всякое иное рушимое добро — до последней овчины, до последнего стёртого хомута; дырявой ветошки не осталось. В чём хозяева были, в том ушли и тому ещё радовались...
Все жители разбежались: кто в литовские города к родне, в Вильно и Ковно, в Вилкомир, Поневеж, в Витебск и Гродно, кто подался на юг; у кого не было родни и собственности ни на западе, ни на юге, нашли прибежище в предместье Луполово — его русские не смогли сжечь, так как не нашли лодок; третьи обрели приют и кое-какое пропитание в монастырях — православных и католических; а иные, недалеко от несчастного города отойдя, устроились временно в шалашах и кормились именем Христовым.
Старики Ланецкие вздыхали, качали головами: теперь они будут больше верить в народные приметы, чем когда-либо. Говоря т в народе, мыши и тараканы исчезают из дома, которому угрожает пожар. Разве это не вздор? Разве это не измышление скудоумных для потехи неразумных?.. Но так всё и было. Мыши и тараканы незадолго до трагедии убегали из города. Откуда они могли узнать? как, бессловесные твари, смогли передать друг другу весть о том, чего ещё не было? Они лавиной бежали но улицам, смущая и пугая прохожих. Иные прохожие сторонились в неприязни, а другие давили их... Вот мыши и тараканы, твари примитивные, знали, чуяли беду и бежали, а люди — совершенные творения Создателя по образу и подобию — не знали, даже подумать не могли, они не могли допустить такого ужаса в мыслях, что город, любимый их город, красавец-город, гордость их и отрада глаз, оплот веры православной о двенадцати престолах, будет в одночасье уничтожен, сожжён. Хотя в народе было некое смутное брожение; задним-то умом уже говорили, что были, были весьма ясные знамения предстоящей беды: икона Богородицы в Богоявленском храме как бы заволоклась пеленами, а пелена те будто переливались всеми цветами радуги; ещё родник близ города, святой целебный источник, кровью потёк, а река по ночам... стонала — натурально стонала, как человек, обуянный горем (а думали: плакала по утопленнику жена). Однако этих знамений могилевчане не поняли. Кабы поняли, схоронили бы богатства свои где-нибудь подальше и понадёжней.
