— Ах вот ты какой! — воскликнула в притворном негодовании Любаша. — Вот о чём мечтаешь!..
Но потом, сгорая от любопытства, она сама же потребовала продолжения:
— И что? Что же было дальше? — глаза её горели нетерпением.
Радим не стал её мучить за притворное негодование, продолжил свой рассказ...
— Юпитер, всё ещё пребывая в образе кукушечки, быстро обсох и, как бы в виде благодарности за спасение и приют, принялся ласкать Юнону. Видя, что ласки его ей приятны, что она от безвинных ласк кукушечки, от удовольствия прямо-таки млеет, даже прикрывает глаза и, возможно, мечтает о чём-то, о ком-то, Юпитер так увлёкся, что совсем перестал совершать усилие над собой, перестал удерживать себя в образе кукушечки и сам не заметил, как вернулся в свой образ — в образ царя богов... Вдруг в какое-то мгновение прекрасная Юнона пришла в себя, открыла глаза и увидела, что уже вовсе не кукушечка ласкает её...
Любаше очень нравилась легенда, она ловила каждое слово, что произносил старший брат.
— А дальше, дальше-то что? Почему ты замолчал, Радим?
А Радим намеренно над ней куражился, распалял любопытство сестры.
— Увидев, что это Юпитер ласкает её, Юнона сначала смутилась и даже немного испугалась, но ласки царя богов были так хороши, он был с ней так нежен и чуток и опытен, что испуг и смущение очень быстро прошли, и Юнона сама не заметила, как стала отвечать на эти ласки, — причём со всё большей страстностью, и голова у неё пошла кругом, и тело её, прекраснейшее из прекрасных, стало как бы не её телом; она отдала своё тело ему, она доверила ему своё тело, в то время как сознание её неторопливо и счастливо плыло по реке блаженства... И с тех пор Юнона не только стала принимать его ухаживания, но и грустила очень, и тосковала, когда Юпитера не было рядом. Она только и думала о нём, она уже всем сердцем любила его...
Любовь к Марийке Радима преобразила. Оставаясь наедине с сестрой, которой доверил свою сердечную тайну, он только о Марийке, возлюбленной своей, и говорил. Он любил эту девушку до безумия, он себе места не находил, дожидаясь часа встречи с ней. А сестрица просто любовалась братом и удивлялась этому явлению: как возвышает, как красит человека любовное чувство, которое, не иначе, от Бога, которое милостиво даровано с Небес, в противном случае оно не делало бы простого смертного человека похожим на божество. Любаша никогда не видела Радима таким открытым, впечатлительным, ранимым. И не раз ещё она ловила себя на мысли, на необъяснимом ощущении, что она как бы стала старше его. Эта мысль, это чувство старшинства (верно, в любви женщина много старше мужчины, и понимает больше, и воспринимает проще, гармоничней, совершенней, что ощущает такое) как бы обязывали её относиться к откровениям брата с особым вниманием и свято хранить и оберегать его сердечную тайну.
