После всего происшедшего беглецам с зоны нечего было терять: при любом раскладе им светила «вышка». Конечно же, рано или поздно они будут пойманы, потому что оказались вне закона, потому что против них — вся пусть и прогнившая, но еще сильная государственная машина, но ведь до поимки озлобленные на жизнь уголовники могут совершить самые тяжелые преступления, и кто даст гарантию, что следующей не станет…
А тут еще и тигр: если верить хабаровскому телевидению, он растерзал какого-то неизвестного на самом краю поселка. Наверняка днем — ночью по Февральску почти не ходят. А это значит…
Мотнув головой, охотник отогнал от себя жуткое наваждение — ему почему-то показалось, что следующей жертвой станет кто-нибудь из близких ему людей; а тут, в Февральске, у него был только один-единственный близкий человек, ставший сегодня еще ближе…
"Может быть, мне надо сейчас же повернуть назад, сесть на машину и ехать в Февральск? — будто бы звучал внутри Михаила голос. — Ведь если я буду рядом с Таней, ее наверняка никто не тронет…"
Но тут же сам себе возражал:
"Ты сильный, тебя большую половину жизни учили защищать людей, ты многое можешь — то, чего не могут другие. А ты, взрослый и опытный, ты, такой уверенный в себе, как маленький, за юбку держишься. Совсем раскис. Как ты сможешь смотреть в глаза людям, если в твоем присутствии уголовники будут насиловать и бесчинствовать, что скажешь ты, потомственный таежный охотник, если тигр-людоед растерзает очередную жертву?.."
Каратаев остановился в нерешительности — очень захотелось курить. Вообще-то он, мастер спорта по нескольким видам, склонный к тому же к строжайшей самодисциплине, курил очень редко и мало — лишь в минуты сильного душевного волнения: получалось раз в несколько месяцев, не чаще. Опять, опытный охотник, он знал: ничто не выдает человека так, как запах табака.
Но теперешняя ситуация, наверное, как никакая другая, требовала успокоения…
Нащупав в кармане запечатанную пачку «Беломора», Каратаев осторожно надорвал ее и, достав папиросу, неумело смял бумажную гильзу. Щелкнул зажигалкой, затянулся дымом, закашлялся с непривычки.
Амур, вильнув хвостом, укоризненно посмотрел на хозяина: мол, что же ты так?
Каратаев отвернулся — легкий ветерок подхватывал беловатый дым и уносил его за спину.
Да, теперь в этом сильном, опытном, закаленном жизнью мужчине боролись две стихии: любовь к Тане, не далее как несколько часов ставшей его невестой, высокое светлое чувство, познать всю полноту которого дано лишь избранным, и чувство долга…
