— А что, такой же, как и все, нормальный мужчинка, хотя немного и грязноватый и не очень молодой, — глупо хмыкнула Василиса. — Зато опытный. Мужчины вообще почти ничем друг от друга не отличаются — ну, длина, ширина, толщина… И Дюня такой же.
Неизвестно, что больше вывело милицейского начальника из себя — то ли эта ухмылка дочери, то ли столь откровенные сравнительные характеристики, то ли слова о том, что самый грязный бомж Февральска Дюня и тот добрался до интимных прелестей его несовершеннолетней дочери (правильнее было бы сказать, что это она, исключительно из-за интереса добралась до прелестей бомжа, хотя и подцепила при этом вошь лобковую).
— Вся в мать, такая же блядь, — сквозь зубы проговорил майор.
Двадцатидевятилетняя мать Василисы, майорша Анжелика Иосифовна, еще не утратившая в условиях Дальнего Востока остатков женских прелестей, также часто не ночевала дома, ссылаясь, разумеется, на многочисленных подруг, постоянно оставлявших ее у себя.
— Ну и что? — хмыкнула достойная своей матери Василиса, — что я — смылюсь от этого? — Она сделала характерный жест, погладив себя внизу живота. — Да и не жалко… А даже приятно.
— Я тебя отучу блядовать! — Начальник поселковой милиции с шумом ударил кулаком по столу — грязная, вся в потеках посуда зазвенела, упал на неподметенный пол и покатился в угол граненый стакан. — Тебе в твоем возрасте учиться надо… Учиться, учиться и еще раз учиться, как говорили великие Маркс и Энгельс.
— А чему учиться? Как бедной быть? Как замуж выйти? Не хочу. А остальное я и так умею, — резонно возразила дочь. — А кто такие Маркс и Энгельс? — спросила она, но уже с видимым интересом. — Что, евреи из Биробиджана или старатели какие?
Майор оставил этот вопрос без ответа.
— Ты бы хоть восемь классов закончила, — немного успокоившись, продолжил заботливый отец. — А потом — на все четыре стороны, с глаз моих долой, куда-нибудь подальше; в Благовещенск в ПТУ или еще куда-нибудь, мне все равно, пусть там попробуют тебя воспитывать, а я уже устал, своих дел по горло. — Майор с грустью посмотрел на неаккуратно сложенную кипу слежавшихся бумаг на неубранном столе и подумал о том, что ни дома, ни на работе у него нет настоящего помощника, на которого он мог бы опереться в трудную минуту, такую, как теперь; дома — одни курвы, что дочь, что жена (если они дома, что бывало редко), на службе — пьяница и дегенерат старшина Петренко, который к тому же, как подозревал Игнатов, спал с его женой…
