Чалый приоткрыл дверку — в кабину, полную алкогольного перегара, ворвался крепкий морозный воздух.
Дверка открылась с трудом; за ночь снегом замело даже колеса.
Малина, разбуженный ледяным ветром, протер красные глаза, наконец-то очнулся и вопросительно посмотрел на подельника:
— Нас что — ищут?
— А с чего ты взял?
— Так должны же… — Москвич посмотрел на часы, тикавшие на щитке.
— А ты, бля, пацан ничего. Догадлив, — бросил Чалый, до половины высунулся из кабины и, как показалось москвичу, принялся нюхать воздух, посматривая на верхушки лиственниц.
Затем наклонился, зачерпнул горсть снега, поднес его ко рту и тоже понюхал.
Малина смотрел на него широко открытыми глазами.
— Что делаешь?
— Смотрю — никто нашу тачку за ночь не обвафлил, — не глядя на подельника, бросил тот. — А то тут деды морозы разные шляются, онанисты хреновы. Ладно, — лицо его стало серьезным, — погода будет хорошая, пурги уже не будет. Надо сматываться…
* * *
Так уж получилось, что от брошенного ЗИЛа до ближайшего поселка было рукой подать: километров десять. Беглецы шли, утопая по колено в снегу, и Чалый все время бормотал:
— Знал бы раньше, что уйдем, лыжи бы приготовил.
Москвичу, естественно, было тяжело втройне, он все время отставал, падал, спотыкался, и если бы не боязнь противоестественных желаний напарника, он бы наверняка уснул в снегу: ему все было уже безразлично, кроме разве что боязни за свой "фуфлыжный целяк".
— Давай, Малина, давай, скоро будем. Помнишь, год назад один чертила откинулся — Дюней звали?
— Ну… был. И что?
— Тут поселок должен быть. Февральск. Сейчас придумаем что-нибудь. Согреемся. Дюня хоть и запомоенный, но выбирать не из чего. Поможет, никуда не денется.
И действительно, спустя несколько часов на горизонте появились редкие дымки — вскоре беглецы подошли к поселку. Вагончик на краю поселка был нежилым — видимо, жильцы покинули его недавно, потому как в нем даже были стекла.
Чалый и Малина зашли внутрь и, перешагивая через кучки окаменевших от мороза фекалий, устроились на свалке грязного тряпья в углу.
Удивительно, тут даже сохранилась печка-буржуйка — ее просто не успели украсть.
Вскоре в металлическом чреве заплясали веселые огоньки, и разнеженный Чалый принялся мечтать:
— Анаши бы… Водки бы… Бабу бы…
— Пожрать бы… — поддакнул Малина.
— Если я бабу не найду, тебя во все дыры отдеру, — напомнил Астафьев задушевным голосом.
— Я… я… — Казалось, лицо Малины перекосила судорога.
— Да ты не боись, я просто так говорю.
