— Киро, ну-ка лезь прощупай эту трубу! — встрепенулся Сретенко. — Илиев дело говорит, может, и вправду треснула.
Все отправились на противоположную сторону плотины, к отвору шиберной трубы, инженер велел Киро натянуть на себя какую-нибудь одежку, чтобы не пораниться там, внутри; открыли шиберный кран, Киро глубоко вдохнул и полез в трубу, с мокрыми волосами, в мокрых брюках, в рубашке с закатанными до локтей рукавами. Труба была в диаметре семьдесят сантиметров, ее черная утроба точно заглотнула Киро. Она уходила внутрь, в самое основание плотины, тянулась под тысячью тонн глины, камней и щебенки — мокрая, ржавая, затхлая, лишенная дневного теплого света. К тому же она была бесконечно длинной (ведь одолевать ее приходилось помаленьку, сантиметр за сантиметром!) и невообразимо тесной (в ней нельзя было ни сесть, ни согнуть ни руку, ни ногу). И убежать из нее не убежишь, коли испугаешься, хотя чему там было пугаться, в этой металлической узкой трубе. Сретенко с инженером снова пустились уличать друг друга, кто в чем виноват, и только потому не орали в полную силу, что вполслуха караулили, когда же вылезет Киро; оба они понимали, какие беды их ждут, если труба действительно треснула. Прошло десять минут, еще десять, полчаса и еще полчаса. На возвышении появилась новая легковушка с любителями купания. Вернулся джип с пятью мешками цемента. Бай Евстати с шофером сгрузили их, умылись у ручья, высушили руки на солнце. Вдали, на западном берегу озера, приземлилась стая диких голубей, птицы попили и улетели. Сретенко зашагал вдоль трубы, размахивая руками, инженер, прислушиваясь к безмолвной трубе, рассеянно давал указания, что приготовить для заделки пробоин, если окажется, что с трубой все в порядке. Солнце поднималось все выше на ослепительно светлом небе, вода все так же, не убывая, журчала, за холмом на юге глухо звякнул колокольчик. Инженер вытер со лба пот тыльной стороной ладони и принялся несвязно рассказывать, какие аварии с плотинами запомнил он из своей практики; да-а, сказал он, прощупывать трубу — самое трудное. Многие проползут метр-два и возвращаются, очень уж там внутри погано, словно ты в ад по этой самой трубе лезешь, теснотища, темь непроглядная, а ты один-одинешенек. Кажется, вся земля на тебя навалилась, а из темени того и гляди выползет жуть, какой еще в детстве пугался: у кого нервы слабые, от одного этого может получиться разрыв сердца. Я вот и сам, признался инженер, попытался было однажды, да вернулся со второго метра, сердце не выдержало… Он прервал сам себя криком, остальные тоже закричали, сгрудившись у отвора трубы: Киро выползал обратно, ногами вперед, потный, задыхающийся, облепленный тиной и липкой ржавью, одни глаза только и остались у него чистыми, и он помаргивал ими устало и добродушно.
