— Ах ты, мелкая тварь, — почти нежно пропел хрипловатый голос Сереги Дачи, — думаешь, меня динамить можно? Мое пиво пила? Я тебе, как положено, цветочки купил. Ты шо думаешь…
И продолжил воспитывать, перемежая фальшиво ласковые слова угрожающими матерками.
Женька замер, боясь услышать испуганный голос в ответ, или еще — начнет звать на помощь. Можно, конечно, прикинуться, что его тут вообще нет, но самому потом будет фигово. И тут же мелькнула трусливая мысль, про — сама виновата, лезут сперва, потом думают. Но еще не додумав ее, он дернул штору, в полной темноте, потому что смартфон давно отключился под теплым кошачьим боком. Сунул голову к самой сетке и внезапно для себя закашлял мерзким противным кашлем, перемежая приступы оханьем и отхаркиваньем.
— Деточки, — прохрипел, раскашлялся и, громко харкнув, повторил, — деточки, я там ингалятор уронил, и, это… мочеприемник.
И вдруг, в наступившей тишине заорал, не заботясь, что услышит и прибежит мать:
— Па дикимм степямм забайкалля! И хде золота рыщут ээ… мешки!
Передохнул, чтоб не сипело в горле. Крикнул еще громче:
— Клеопатра, мать твою! Хлеба купила? Какого хрена сидишь там! С хрен знает кем?
Сверчки примолкли, но тут же завелись снова. Женька в отчаянии снова открыл рот, уже совсем не зная, что завопить. Но вдруг снизу, из-за черных кустов шиповника и бирючины раздался тот самый голос, преувеличенно нежный и послушный:
— Купила, дедуля. Уже несу.
И обращаясь к онемевшему Сереге, печально пояснила:
— Это дедушка мой, Айседор Дунканыч. Надо идти, а то начнет махать шашкой, у него с войны осталась. Еще выскочит.
— Больной, что ли? — настороженно уточнил Серега.
— Из дурки вчера вышел. А еще туберкулез у него. В открытой форме.
Голос примолк, словно чего-то ожидая. Женька, надеясь, что понял все правильно, прижал лицо к сетке и омерзительно закашлял, хекая и стеная.
На слабо освещенном тротуаре показалась сутулая тень. Серега сплюнул на асфальт, выпрямился и, поворачивая к оставленной лавке белеющее в сумраке лицо, с угрозой пообещал:
— Я тебя еще найду. Попозже.
Ушел, шаркая резиновыми шлепками. Женька уцепился за подоконник и почти расхохотался, подумав про Серегу — альфач. В резиновых черных тапках.
Высоко, где еле видно переливались летние городские звезды, зашуршал ветер, качая черные макушки тополей.
— Спасибо, — прошелестел за шиповником мягкий, как тающее мороженое, голос. И засмеялся, но смех был совсем другим, не тем, которым она смеялась Сереге, когда будто сама подначивала его.
