— То ненадолго дощщ, — снова сказал хозяин, — как раз доешь и кончится. Я тебя тут уже видал. Все одна ходишь. В лодку мою смотрела.
— Смотрела, — смущенно призналась Кира, — я фотографии делала.
— Получились? Она старая, не катер какой белый с мотором.
— Катер неинтересно. Таких катеров полные журналы, в рекламах тоже. А ваша лодка, она такая одна. Понимаете…
Кира отставила кружку с остатками чая, чтоб удобнее говорить, показывая руками.
— Я что хочу сказать. Она уже живая стала. Потому что свою жизнь жила, и каждая вещь сперва никакая, просто вещь. А чем дальше, тем становится уникальнее. Понимаете?
— Не дурак, — кивнул хозяин. Слушал внимательно, ей это было видно. И лицо его менялось, светлея.
Но это выходило солнце, такое сочное, яркое, умытое сильным ливнем. Высвечивало на мужском лице морщины, делая их глубже, когда повернулся к окошку, глядя на старый пирс.
— Вот и все. Ты ежели домой, то еще часа два сухо будет, а то и три. За гору не надо, оттуда сегодня автобус не идет. А в дождь по берегу не вернешься. Глина плывет.
— Хорошо, — Кира кивнула, отодвигая пустую тарелку, — хотите я вымою? Спасибо, так вкусно. Я не буду далеко. Похожу рядом. Такой свет красивый.
— Не надо, сам помою. Спасибо, что зашла.
Следил, как она надевает влажную куртку. И собака следила тоже.
Потом заговорили одновременно:
— А как зовут вашего пса?
— Ну как там сейчас?
— Суку-то? — уточнил Степан, — Хатка зовут. То дочка назвала, ну по-другому немножко. Хати. А мне смешно, так что стала вот Хатка.
— Там? — тоже уточнила Кира, садясь на корточки и осторожно гладя тугой мех на крутом лбу между ушами, — в городе? Да как. Как всегда. Машины, шумно. У вас тут совсем по-другому. Такая тишина. Я бы хотела…
Она выпрямилась, заметив что-то за полуоткрытой дверью. Там, на самом конце недлинного пирса стояла фигура. Прекрасных очертаний женский силуэт, с красиво развернутыми плечами, и с узлом волос над тонкой шеей.
Яркое солнце лило на фигуру свою блестящую глазурь, делая ту драгоценной.
— Всегда теперь такая, — тяжело сказал за спиной Степан, — красивая, да?
— Это же… Я ее видела. Мы разговаривали.
Кира повернулась к снова неясному в мутном внутреннем свете лицу. Вместо него теперь говорил голос, и слушать его было больно. Не рвался, не кричал, весь окованный тяжкими железными обручами.
— Как со мной вот. Она всегда красивая была. В тот год пацаны за ней тучей ходили. А я… Я, как она стала хвостом крутить, как вроде с сердца вырвал. Была маленькая — сильно любил. А после думать не мог, вот что какой-то обрыган ее за всякие бабские места хватает. И не стал думать.
