Кира потянулась, напрягая уставшую спину. Ушла в кухню, не торопясь накормила котов, поела сама, уставясь глазами в какой-то роман, не слишком вникая, но все равно он держал ее мысли. А потом, заварив себе огромную кружку кофе, снова села за ноут. Нужно было отобрать снимки и все их обработать, играя тенями и светом, подать нужное ярче, уводя прочее в сумрак. Это займет несколько часов, прикинула она.
Как и надеялась, работа увлекла, пожирая время. Был уже почти рассвет, за окном попискивали, просыпаясь, стрижи, когда голова совсем потяжелела. Кира, бережно двигаясь, расстелила постель и легла, заткнула уши берушами, надвинула на лицо мягкую маску. Закрыла глаза и сразу провалилась в сон, милосердно глухой, без сновидений.
Ее разбудил голос. Спросонья она не поняла чей, но такой — совсем привычный. Села на диване, рукой трогая пустые уши. Маски на лице тоже не было, и Кира, пошарив под боком, не нашла, и откидывая одеяло, прислушалась. В кухне гремело. Зашумел газ, полилась и затихла вода.
— До ночи проспишь, — уже с раздраженным упреком повторил голос, — хоть помогла бы.
— Мама? — Кира встала, одергивая ночнушку.
Она ее не любила, ночью рубашка сбивалась, спутывая ноги, но мама ругалась, требуя, чтоб надевала, а то что это — спать почти нагишом, некрасиво и стыдно. Кира опустила голову, с изумлением оглядывая прозрачный батист и ленточки на вырезе, завязанные бантиком.
— Что? Я…
— Иди умывайся! Я на базар ухожу. Картошки почисть.
Из стекла старого серванта, давно уже выкинутого на помойку, на Киру глянула испуганная девочка, с короткими растрепанными волосами. Глаза были широкими, а больше в старом стекле ничего не разглядеть.
Она сунула ноги в тапочки, были у нее когда-то такие, обшитые оленьим мехом, это папа привез, давно уже, из командировки. Потом уехал снова, на два года. Потом еще раз приедет, уедет и больше уже не вернется. Напишет письмо, чтоб развод, потому что он там женится. В письме будет его новый адрес, но Татьяна Василевская, мама Киры, письмо это сожжет, и бывшего мужа из жизни вычеркнет. Из своей. И Кириной тоже. Даже фамилию сменит обратно на девичью, станет снова Плещеевой, и с Кирой не будет разговаривать два почти месяца, потому что Кира оставит отцовскую. Или три месяца. Это уже было, нет, это еще только будет?
— Иду.
Она шла как по стеклу, боясь провалиться куда-то, напряженно пытаясь понять, сон ли смотрит, и бывают ли такие отчаянно реалистичные сны.
