Ветер летел быстрее птиц, что падали наземь ледяными комками, когда башня Тилуса вдруг грозно встала у него на пути. С криком кинулся ветер на преграду, ударился в крепкую кладку, и разнесло его на две равные части, так далеко, что два ветра, два близнеца, крича и воя, неслись по степи, и сила каждого была в два раза слабее. Смеясь, убегали от ветров степные газели, ныряли в норы зайцы, улетали птицы. И ни одного из тех, кто скакал на быстрых конях, не сумел догнать ветер, а время его кончалось.
Увидел Тилус, как рассекла ветер его башня, и крикнул вниз, размахивая руками:
— Вот! Видите, я помог вам, я вас защитил!
Но никого не было внизу, кто мог бы услышать его. Погрузив скарб на повозки, народ степи ушел, спасаясь от ярости ветра.
А рассеченный ветер взвыл и рванулся к пустоши, где жили Вороны Арефа, сильные птицы, рожденные древними сказками. Протек меж сухих деревьев и закричал двойным голосом:
— Слушайте, мудрые! Слушайте, сильные! Тилус-безумец поверг мироздание! Он нарушил заведенный порядок и все переменится, а перемены нужны ли вам?
И, протекая меж кривых стволов, понесся прочь, снова и снова сплетая два ветреных тела.
Глядя вслед ветру каменными глазами, каркнули вороны свое слово. И черная туча из встрепанных перьев закрыла солнечный свет. Широкие крылья резали воздух, будто он сделан из свежего хлеба и воздух плакал от боли под сильными взмахами.
Как несметная стая ножей, налетели Вороны Арефа на крепкие стены. Крушились камни, вывертываясь из своих каменных гнезд, падали вниз, грохоча, и вздымали клубы ледяной пыли, пробивая в земле глубокие дыры. Железные клювы долбили стены и ступени, оставляя на месте камней провалы.
Воздух, пыль, камни, и звезды — все вертелось в черной метели, а когда она стихла, и вороны улетели в свой мертвый лес, Тилус поднял голову и огляделся, хватая скрюченной рукой грязную бороду.
Половина башни пала наземь, ощерился ломаный край, как искрошенные временем зубы. Нашупывая ногами ступеньки, Тилус спускался, слезы капали на одежду и, отскакивая, прыгали вниз железными шариками. Так упорен был Тилус, что слезы его превращались в железо.
В этот день он сам высек камень в брошенной каменоломне. И ничего не говорил, потому что говорить ему было не с кем. Даже Нома ушла, плача и оглядываясь, за последней повозкой, в которой сидела дочь Тилуса, держа у груди младенца, и рядом с ней — мальчик с отцовскими неподвижными глазами.
Один день, один камень…
