Мы вернулись домой, дождь перестал. Нам стоило большого труда избавиться от соседа, который хотел подняться к нам и своими глазами увидеть весь этот ужас. Старый дурак, разозлилась моя жена, замучил полицейского своей похвальбой, да и ты тоже хорош. Я ничего не ответил: как ни грустно это признавать, она была права. Я помог ей навести какое-то подобие порядка на кухне, но вскоре она выставила меня оттуда, заявив, что я только мешаю. Я вышел на балкон в кабинете. Можно было надеяться, что после дождя воздух посвежеет, но нет, снаружи стояла все та же удушливая жара, и вдобавок на волосы и на рубашку откуда-то капала грязная вода.
Ванда позвала меня ужинать, может быть, слишком повелительным тоном. Мы почти не разговаривали. В какой-то момент она опять собралась позвонить детям, но я заметил, что им и так живется непросто, поэтому лучше оставить их в покое, по крайней мере на время отдыха. Сандро, наверно, только что приехал к родителям жены, в Прованс, а Анна, скорее всего, сейчас на Крите, с очередным женихом. Не звони, просил я, мне хотелось защитить их, но она все же решила послать обоим сообщение, что-то типа: у нас в доме побывали воры, Лабес пропал. Анна ответила сразу, со своей обычной краткостью: о Мадонна, бедненькие вы мои, мне так жаль, берегите себя, а Сандро (он тоже был верен себе!) ответил только через час, тщательно подготовленным посланием. Накануне вечером, как было условлено, он побывал у нас, пришел в девять и оставался до девяти тридцати; он поручил нам передать полиции, что в это время квартира была в полном порядке, а Лабес — в добром здравии; под конец он наговорил нам много нежных слов и посоветовал хотя бы эту, первую, ночь провести в гостинице.
Сообщения от детей подействовали на Ванду благоприятно, чего нельзя было сказать о моем присутствии, которое, напротив, словно бы все больше и больше ее нервировало. После ужина мы занялись уборкой спальни, и я вдруг вспомнил историю с таксистом и то, как отреагировала на нее моя жена. Я испугался, что в этом хаосе, где все вещи оказались вне привычных мест, ей попадется какая-нибудь вещь из моего прошлого, и эта находка причинит ей боль или заденет ее гордость. Как только мы привели в относительный порядок постель, я уговорил ее лечь.
— А ты?
— Пойду немного приберусь в гостиной.
— Только не шуми.
Выйдя из спальни, я первым делом удостоверился, что тяжелый металлический куб, который я много лет назад купил в Праге, стоит где стоял, на верхушке стеллажа в моем кабинете. Это был тот самый куб, который произвел такое впечатление на девушку-курьера, выкрашенный блестящей голубой краской, двадцать сантиметров в ширину, двадцать в высоту. Ванде он никогда не нравился, а я им дорожил. Якобы желая угодить жене, я задвинул его вглубь, так, чтобы снизу он был почти не виден. На самом деле я хотел, чтобы со временем она о нем забыла. Ванда не знала, что, если с силой нажать на середину одной из граней, куб откроется, как ящик, и, конечно же, она не знала, что именно за эту особенность я купил его: я решил хранить в нем все свои секреты. Поэтому я вздохнул с облегчением, увидев, что куб остался где был, только немного передвинулся и находится в опасной близости к краю.
