— Бери! Бери! — Андрею насильно разжали скрюченные пальцы и всучили несколько увесистых монет.
И тут же его властно повели вдоль рядов смеющихся немецких гусар, вдоль каких-то сгрудившихся повозок, фыркающих лошадей, которых успокаивали усатые возницы. Он попытался приосаниться, когда оказался вроде бы напротив яркого цветника — то были гомонливые женщины, — но не смог. У него в глазах стояло лицо удивительной девушки, девочки, в розовом платье. Он заметил, правда, одноглазого казачка из корчмы (наверное, увязался следом, а теперь торчал под кустом!), но больше никого здесь не видел, никого из знакомых. И только когда всё это промелькнуло и осталось позади — он услышал обращённый к нему спокойный голос, очень старательно и несколько странно выговаривающий вроде бы понятные слова:
— Такие молодцы везде нужны! Запомни, казак: я — Жак Маржерет. Через неделю буду возвращаться назад, в крепость Каменец. Ты можешь ко мне присоединиться. Я возьму тебя на королевскую службу.
Говорил же эти слова стройный черноусый человек, который командовал немецкими гусарами.
— Запомни!
И тут же говоривший резко повернулся на каблуках и тотчас исчез, вместе с несколькими гусарами, с которыми вывел Андрея на лесную дорогу, — на обочине её стояла старая корчма.
За кустами мелькнули кончики длинных шпаг. И всё.
Денег, вручённых Андрею по приказанию проезжего пана, хватило, чтобы возместить корчмарю понесённые им убытки.
Сначала ватага пила и хвалила Андрея на все лады. Так цыгане расхваливают на ярмарках своих неказистых коняг. Атаман Ворона гладил ему курчавую голову шершавой тяжёлою рукою, которою мог бы свалить вола.
— Хорошо, братец, — бубнил Ворона, — что я не отпустил тебя на шведа, когда королевские слуги нас на это дело сватали! Далеко ли там до беды? А тут... Сидим, гуляем! Даст Бог, не в последний раз гуляем! Что нам король? Что нам его война?
Яремака, отчаянная голова, поддерживал:
— Точно! Точно!
Андрей припоминал: такое же чувство он испытывал в детстве, когда его голову лизал телёнок. Прикосновения атамановой руки вызывали приятные видения.
Когда же старый корчмарь, щуря и отводя в сторону припухшие глаза, и без того едва заметные под нечёсаной чуприной, напомнил, что привезённой из Острога горелки осталось в бочке на донышке, — тогда первым взъерепенился Панько Мазница.
— Братове! — взвизгнул Мазница. — Да ведь это Андрей... во всём виноват! Собачий сын! То подбивал на шведа отправиться, то в запорожцы, чтобы с ними — на татар, то на службу к князю Острожскому. А теперь, оказывается, он уже служит пану Мнишеку!
