Наконец Ирину затолкали за изгородь, где вповалку спали грязные оборванцы — около пятидесяти человек, в том числе и дети. Смрад стоял ужасный — видимо, они здесь же и справляли естественную нужду. Поскользнувшись босой ногой, пленная упала на левое колено и задела локтем близлежащую девку. Та ругнулась и толкнула её в плечо:
— Что, ослепла, дура? Места мало пройти?
— Извини. Так темно кругом... Ты аланка, судя по речи?
— Здесь кругом аланы. — Девка почесалась. — Нет, одна буртаска и один касог. Остальные аланы. Да и ты, сестра, вроде не хазарка. Что, из «новеньких»? Это сразу видно. Так и быть, можешь лечь на мою подстилку. Вместе не замёрзнем.
— Как тебя зовут?
— Агузат. А тебя?
— Для чужих — Атех. Для своих — Ирина.
— Христианка? Ну, тогда молись своему Иисусу, чтобы продали тебя грекам. Потому как у поклонников Магомета разговор короткий: кто не их веры, тот достоин смерти.
— Перестань. Я всегда уживалась с магометанами тихо-мирно.
Девушка вздохнула:
— Про свою недавнюю жизнь забудь. Ты была свободной и тебя уважали. А теперь ты — грязь, хуже, чем собака. Что хозяин захочет, то с тобой и сделает.
— Ну, тогда действительно — лучше пусть убьёт!
Ночью обе окоченели: дул холодный ветер, а под утро из облаков даже сыпалась снежная крупа несмотря на середину апреля. Спали, разумеется, плохо, погружаясь на короткое время в липкий сон и опять приходя в сознание — инстинктивно вздрогнув всем телом. Поднялись разбитые, вымокшие, бледные.
— Ух, ты, как тебя, однако, перекосило! — покачала головой Агузат, глядя на сестру по несчастью. — Места живого нет. Синяки сплошные.
— И умыться нечем, — жалобно сказала Ирина.
— Вот и ошибаешься, — усмехнулась новая её подруга. — Помочись на руки и протри лицо. Очень помогает заживлению ран. На своём опыте проверено.
Появились охранники, начали расталкивать спящих рабов. Принесли котёл с пищей: неприятно пахнувшую похлёбку без соли. Ели деревянными ложками, опуская их по очереди в коллективное варево. Дети хныкали. Многие со сна кашляли. Разведённая государыня не смогла притронуться к этому ужасному супу — отвращение и брезгливость оказались сильнее голода.
— Зря капризничаешь, — посмотрела на неё соседка-аланка. — Больше не дадут до заката. А ослабнешь — и хазарским купцам не станешь нужна. Дохлых не берут. А непроданных рабов печенеги топят в реке.
— Лучше умереть, — повторила та.
— Да, с такими мыслями ты и впрямь долго не протянешь. Ну, решай сама. Я хотела предупредить.
