А дальше — момент пустой: прерывается нить — тогда мне было четыре, и я ещё не научилась хранить важное подальше от сиюминутного, поскольку не догадывалась о душе, да и была беспечна вообще, но зато у меня был потрепанный мишка с пуговичными глазами, в кармане таяли леденцы, и я знать не знала о Лао-цзы... Женщина, обнимая себя за плечи, говорила: «Беги, малышка. Приходи ещё» — и ёжилась зябко — даже в июле... Почему я ни разу не обняла её — порывисто и горячо, как умела тогда, когда всё было первым, а пулей выскакивала за дверь? Маленький глупый зверь...
Времена потерь, пришедшие позже, не примирили с Богом, но научили многому: смирению проживать время, в котором утрачены ориентиры, умению прощать безразличие миру, идущему сквозь тебя, и терпению отделять плевела от созревших зёрен.
Допускаю вполне, что вывод мой спорен — впрочем, я ни для кого не примерна — и все же, все же... Всё-таки память устроена верно, и я сохраню до логического конца наряду с царевичем, не уходящим с крыльца, тусклый блеск ободка венчального, дорогого её кольца, старый, разношенный на большое семейство дом, и нервно подрагивающие пальцы, открывающие альбом...
