Человек, лицом чёрен,
на плече ворон,
приходит в тихую полночь.
Взгляд его — вскипевшая щёлочь,
поцелованная кислотой.
У ворона глаз пустой,
на голове фригийский колпак
(выглядит как дурак,
но это, пожалуйста, между нами, —
ворон властвует над именами
и знает моё, самое тайное,
спрятанное за седьмой печатью).
Человек садится на край кровати.
У него ладони Каина,
ещё не открывшего грех —
в мозолях размером с лесной орех.
Человек чинит земную ось —
от века так повелось,
он не помнит иной судьбы.
На его плечах и небесный быт,
и земное мироустройство.
Ворон сердит, гневливо вопит:
невермор или мементо —
мне не понять.
Человек ему :
— Успокойся,
не начинай опять.
У неё за душой ничего нет,
разве что свет,
да и в том — моменты:
стёклышки,
бусины,
яркие ленты,
беспечный смех,
перепачканные черникой ладошки,
царапины,
оставленные соседской кошкой,
и ещё один,
пока неявный для тьмы предмет.
Впрочем, всему своё время.
Гладит по голове, целует в темя:
— Спи, дитя, спи, нелёгкое бремя.
Вырастешь — разберём.
Встает в оконный проём
и соскальзывает в густую ночь.
Ворон чистит перья,
недобро смотрит:
— Спи, ничейная дочь.
Вырастешь — разбер-р-русь.
Щёлкает клювом,
переламывая побеги мысли — хр-р-русть!
