его ждут. Я не хотела, чтобы мой братишка навсегда остался привязан к этим стенам, Роще гоблинов и юбкам Констанцы. Или моим. Пускай лучше уезжает и живет полной жизнью, даже если расставание причинит мне боль.
– Давай сыграем. – Я подошла к клавиру. – Забудем наши печали. Только ты да я, mein Brüderchen[10].
Йозеф улыбнулся – я скорее это почувствовала, чем увидела. Села на табурет и наиграла простую повторяющуюся мелодию.
– Не хочешь зажечь свет? – спросил брат.
– Нет, лучше так. – Я и без света знала расположение клавиш. – Давай просто играть в темноте. Без нот. И не разученные пьесы, а что-нибудь другое. Я буду давать basso continuo[11], а ты импровизируй.
Я услыхала короткое «бреньк» – Йозеф достал скрипку из футляра, – затем мягкий шорох смычка, скользящего по канифоли. Брат прижал инструмент к подбородку, коснулся смычком струн и начал играть.
* * *
Время катилось волнами, мы с братом полностью отдались музыке. Сперва мы свободно импровизировали на темы известных сонат, а затем плавно перешли к репертуару, который Йозеф должен был исполнить перед маэстро Антониусом. Папа остановил выбор на сонате Гайдна, хотя я предлагала Вивальди. Вивальди был любимым композитором брата, однако папа утверждал, что его музыку трудно воспринимать на слух. Гайдна, единодушно принятого и критиками, и публикой, он счел беспроигрышным вариантом.
Музыка затихла.
– Тебе лучше? – спросила я.
– Давай еще одну пьесу, ладно? – попросил Йозеф. – Ларго из «Зимы» Вивальди.
Волшебство, созданное музыкой, постепенно рассеивалось. Кете упрекала меня в том, что я люблю Йозефа больше, чем ее, но больше нее я любила не Йозефа, а музыку. Сестру и брата я любила в равной мере, однако музыка была для меня превыше всего.
Я оглянулась.
– Нам пора. Публика уже ждет. – Я закрыла крышку клавира и встала.
– Лизель. – Интонация брата заставила меня замереть.
– Да, Зефф?
– Не бросай меня одного, – прошептал он. – Не отпускай в эту долгую ночь в одиночку.
– Ты не будешь один. – Я крепко обняла Йозефа. – Никогда. Я всегда рядом с тобой, если не телом, то сердцем. Расстояния для нас неважны. Мы будем писать друг другу, делиться музыкой – записывать ее чернилами и кровью.
После долгой паузы он промолвил:
– Тогда подкрепи свое обещание. Дай несколько нот в знак того, что сдержишь слово.
Я вытащила из памяти печальную мелодию и напела короткую фразу. Умолкла, ожидая, пока Йозеф определит аккорды.
– Большая септима, – только и сказал он с горькой усмешкой. – Ну, конечно, ты же всегда с нее начинаешь.
