Теперь я тоже как звонарь. Я просто сбежала в свою башню, и все. Почему они выбрали меня? Я вовсе не чувствовала себя польщенной – надо мной как будто посмеялись. Наверное, и сейчас смеются. Чарли – главная! Такая чушь! Смотри, она даже убежала. Я ж тебе говорила, что она убежит. Все, с тебя двадцать евро. Не-не, не так быстро, мы спорили на то, что она разрыдается и убежит. А рыдать она не рыдала. Так что с меня максимум десятка. Голоса эхом отдавались у меня в голове, как в туннеле. Даже собаки заговорили. Голос у Кайтека был очень приятный. Ну да, она трусиха. Ужасная трусиха.
Я подумывала, не вернуться ли. Просто чтобы показать им. Чтобы показать самой себе.
Я села у края скалы и стала смотреть вниз на город… Невероятно тянет вниз. Видимо, это одна из главных задач в жизни: сопротивляться этой тяге. Сдаться – это мягкая кроватка, как-то сказала моя бабушка. Тогда я просто усмехнулась, потому что мы в тот момент сидели на бежевом чуть рябом плюшевом диване, а бабушка положила ноги на чуть рябой бархатный пуфик.
– Чего усмехаешься? – сказала она. – Я-то свои битвы уже отвоевала!
Бабушки! Их нельзя недооценивать.
Я вынула ноги из бездны, сидя, немного отъехала назад и встала только тогда, когда была уверена, что голова уже не закружится.
Потом пошла вниз, в город. Я должна была найти Бею.
На фото Бея выглядела готовой на все. Она часто прищуривала глаза, но настолько сильно – все-таки нет. Под заголовком было написано: «Что сделала эта девочка с хайлигенскими девочками? Виновата ли во всем она одна? Кто она? Загадочная седьмая».
Мне обязательно нужна была эта газета. Виновата ли она одна? Что они вообще имели в виду? И самый важный вопрос: кто она? Это меня интересовало с самого начала.
Наверняка газеты тоже можно контейнерить. Они устаревают уже через день и должны же где-то оставаться. Мне вспомнилось, что старые газеты вроде увозят. Везут куда-то. Тогда надо подождать один день. Но этого дня у меня не было. Я видела лицо Беи на странице такой газеты, о которой мой отец всегда говорил, что деревья однажды отомстят за то, что мы их для этого вырубаем.
Украсть оказалось легче, чем я думала. В том числе потому, что я – с моим-то лицом! – не могла просто зайти в магазин и сказать: «Здравствуйте, я бы хотела купить газету!»
Может, деньги на это у меня бы и нашлись, но другого лица точно не было. Ведь короткие волосы не делали меня другим человеком. Панама, может, и подходит, чтобы разгуливать по округе, но в качестве маскировки при разговоре не годится. «Шарлотта, пятнадцать лет, молчаливая» – было написано под моими фотографиями. У нас всех появились прозвища, как в девчоночьей музыкальной группе. Аннушка Красавица. Антония Маленькая. Я – конечно же, Высокая. Или Молчаливая.
