– А они работают?
– Да, работают. И делают они это потому, что люди знают, что производятся они очень сложно. Их разбавляют, еще раз разбавляют, и еще, и еще. И в конце концов там ничего не остается. Это не секрет и для тех, кто в это верит. В этих шариках остается дух средства, считают они. Есть такие фабрики с огромными чанами для разбавления. А в самом конце кто-нибудь в старом кожаном фартуке обязательно обносит шарики вокруг фабрики. Или типа того. Это все на уровне заклинания духов. Так мама говорит. В этих шариках, они думают, есть дух средства от болезни. ДУХ!
Окей, и если до сих пор это было осиное гнездо, тут оно превратилось в гнездо шершней.
– Ты всё со своими духами, – сказала я.
– Это не мои духи! – Аннушка остановилась и серьезно на меня посмотрела. – Мои духи – это духи. Честные. Они ничего не стоят. Есть они или нет, неважно. Я ими никого не надуваю. А мои травы – это травы. Они действительно помогают. А шарики – это обман пациентов. И помогают они просто потому, что люди верят моей матери. Они бы стали и пепел рецептов вдыхать. Даже если бы моя мать на больном месте просто писала слово «вылечено», они бы тоже чувствовали себя лучше.
У меня было что на это возразить – например, что ее мать все-таки обманывает пациентов, – но в тот момент я поняла две вещи:
во-первых, не тормоши слишком долго осиное гнездо;
во-вторых, мне не нужно это до конца понимать.
И вот мы в том участке леса с мягкой травой. Я позвала Кайтека.
– Вот, вот это место, – я показала на траву рядом с деревом. Она была примята на участке размером с большую собаку. Никого…
Теперь исчез не только Чероки, но и Кайтек.
Проклятие какое-то!
Я звала и звала, но все мои крики уходили просто в зелень.
Когда мы вернулись, девчонки сидели на корточках у Пещер-глазниц. Полукругом, склонив головы. В общем-то, я догадывалась, что там, но испугалась еще худшего. Потому что Бею я не видела.
Круг расступился…
В середине лежал мертвый пес.
Такой летний лес – неподходящее место, чтобы хоронить собаку. Солнце светит, словно ничего не случилось. Птицы щебечут, словно все хорошо. Запахи. Небо. Зелень. Как будто ничего не изменилось.
Может, в этом и есть самое печальное в смерти: жизни на нее плевать.
Цак и Буги вырыли глубокую яму.
У меня ветер гулял под ребрами, меня тянуло вниз, а мысли мотало как корабль без компаса.
Фрайгунда пела песню. Страшную. Там говорилось про то, что смерть танцует впереди. Скелет со скрипочкой. И все, бедняки и богачи, стар и млад, должны танцевать с ней, когда она приходит.
