Дождь лил, выстукивая свое монотонное соло. Похоже на затяжные аплодисменты. Листья сверкают свежей зеленью. Стволы деревьев почти черные. Я обняла Антонию. Этому я уже научилась – обнимать кого-то и быть при этом старшей.
Мы вошли, когда Бея говорила:
– Она сбежала. Возможно, из-за долгов. Точно не умерла! Лучше, наверное, остаться здесь, пока она не проявится.
Я была согласна. Остальные тоже.
Можно послать весточку родителям, чтобы не волновались. Эта идея всем понравилась.
Дождь был упрям. Капли – средней величины, средней скорости и средней температуры. Они методично пробивали дыру у меня в голове.
Погода – ужасная вещь, когда нет прогноза. Ведь как утешает погодная карта, которая говорит тебе: держись, остался всего один день. Крепись, еще два дня. Все силы в кулак: еще три дня! Я вообще слишком привыкла к тому, что мне кто-то что-то говорит: родители, учителя, прогноз погоды.
Раньше прогнозов погоды не было. Были рифмующиеся фразы. Крестьянские приметы. Если петух… Когда солнце яркое и круглое… Я пыталась составить такую примету. Если дождь в туннеле… черт, рифма не приходит. С этим словом ничего не рифмуется. Дождь летом – снова нет рифмы. Мертвая Инкен тонет под сурдинку…
Наша отхожая яма наполнилась водой. Выходя по делам, мы брали тент. Тент над головой – почти как маленькая палатка. Капли сверху барабанят по синтетике, а внизу, где дождь не льет, льется из тебя. Свет в этой маленькой палатке был голубой. Мох и трава подо мной сине-зеленые. Каждый лист насыщенно блестит. Куда-то спешат маленькие животные. Я пыталась на них не писать, но иногда они попадали под струю сами.
Собаки не торопились справлять нужду. Они просто ходили немножко гулять. Мокрые они были и так. С их точки зрения, аргументов против того, чтобы быть мокрыми, не было. Это примерно то же самое, что быть сухими. Главное – быть. Они обнюхивали мокрый лес. Дождь вымывал все запахи наружу. И хорошие, и плохие.
Мокрые собаки воняли. У нас не осталось ни клочка сухой ткани, чтобы их вытирать. Впрочем, у нас и себя-то вытирать ничего не было. Все полотенца были сырые, сменная одежда тоже. Ботинки у меня были мокрые, ступни – белые и разбухшие. Если бы кто-то из нас спрятал что-нибудь сухое, а мы бы это нашли, то набросились бы, как гиены. Мы бы тянули и рычали. Каждая попыталась бы обтереть этим лицо, хоть чуть-чуть, хоть одну щеку, чтобы хоть на пару минут снова стать человеком.
Еще немного – и мы бы захрюкали…
