…Золотисто-смуглый от горного загара, черногривый, черноусый красавец Жора Бардошин (свежие шрамы, повторяем, лишь сообщают некую новую черту мужественности его облику, без которой, пожалуй, сладковатым выглядел, чуть-чуть как бы на парикмахерский манер), в роскошной оранжевой штормовке из немыслимой ткани, разумеется, ветронепроницаемой, устойчивой супротив любых разрушительных воздействий, да еще с резким металлическим отливом, карманов с десяток, сплошь на «молниях», нашивки цветные и чертовски элегантная черная строчка! Фрося, разодевшаяся в пух и прах, глаза размалеваны, несмотря на раннюю рань, щедро залепленные тушью ресницы, пожалуй, по длине не уступят Жориковым, белокурые, густые и волнистые волосы распущены по плечам, и вся она покорная, тихая, а уж хороша, слов нет, что та, на финском сыре «Виола», которую Жорик, было время, клеил на ветровое стекло своего «Жигуля»! Контрастом ко всей этой неге демонстративная собранность Воронова, еще подчеркнутая холодным блеском выпуклых очков, — он руководитель группы, на нем ответственность за успех восхождения и за многое другое; да ему не привыкать, успел сжиться и с этой ролью, и с куда более престижными. Еще Паша, Павел Ревмирович, — живчик и слегка обормот, но верный товарищ, а уж весельчак каких поискать, что при его новой литературной профессии ему же и на руку. И Сергей… Взволнованный, возбужденный, полный неясных, невразумительных надежд, ожидания, бог знает чего еще… Если бы дано было заглянуть в душу его, в самое-самое, где вечная война между, казалось бы, совершенно и начисто взаимоисключающими свойствами его характера, вполне можно было бы сделать такой примерно вывод: одолеть вершину, совершить трудный этот стеновой маршрут — значит одолеть и что-то непростое, несчастливое в себе, свое неумение быть последовательным до конца, твердо исполнять однажды решенное — так, по крайней мере, надеется он сам и уверяет себя (не оттого ли и вечные осложнения в служебных делах и нелады с женой, боль, которую она, наверняка не желая того, причиняет, ведь он всей душой любит ее?)…
Рыжий дежурный подсел к столу, налил в свободный стакан чаю.
— Откуда пойдете? С восточного гребня?
Обо всем можно говорить в эти минуты перед выходом из лагеря, но не о восхождении. Не хочется выбалтывать сторожкое ожидание, что владеет каждым. Легко, пока строишь планы, даже когда готовишься, многое можно переиначить, а не то и вовсе (мало ли, какие причины) отменить. И совсем по-иному, когда наступает время действовать.
