Эта благоразумная оговорка не успокоила Бруни. «Я должен предупредить вас, – ответил он Поджо, – что вам следует писать на такие темы поосторожнее».
Что же побудило Поджо, обычно избегавшего реально опасных ситуаций, написать другу в столь откровенном тоне? Отчасти, видимо, сказалась трагичность того, что он увидел: послание датировано 30 мая 1416 года, днем казни Иеронима Пражского. Поджо писал под впечатлением от жуткого зрелища сожжения человека, отображенного для истории хронистом Рихенталем. Когда тридцатисемилетнего Иеронима вели к месту, где сожгли Яна Гуса и где ему предстояло сгореть, он декламировал Символ веры и пел литанию. Никто не слышал исповеди Гуса. Когда костер вспыхнул, он вскрикнул и умер почти сразу. По свидетельству Рихенталя, смерть Иеронима была мучительнее: «Он прожил в огне дольше, чем Гус, и кричал страшно, ибо он был плотнее и крепче телом и с большой, густой, черной бородой»[249]. Возможно, эти страшные крики и повлияли на Поджо, побудили его взяться за перо.
Незадолго до казни еретика Поджо, страдавший от ревматических болей в руках (серьезная помеха для писца), ездил подлечиться прославленными целебными водами Бадена. Добраться туда из Констанца было нелегко: двадцать четыре мили по Рейну до Шаффхаузена, где в свое время укрывался папа, потом – из-за того что река здесь начинала устремляться вниз по скалам – десять миль пешком до замка Кайзерштуль. Отсюда Поджо мог полюбоваться каскадом водопадов и их громовым шумом, напоминавшим ему, возможно, о классических описаниях Нила.
В Бадене Поджо, наверное, впервые в жизни испытал настоящее потрясение, посетив купальни. «И старые и молодые женщины на виду у мужчин шли в воду нагими, демонстрируя свои интимные прелести и ягодицы», – писал он другу во Флоренцию[250]. Между мужской и женской купальнями было нечто вроде решетки, но это разделение было минимальное и условное. «Там имелось множество окошек, – сообщал Поджо приятелю. – Возле них собирались купальщики, выпивали, разговаривали, рассматривали и трогали друг друга, словно у себя дома».
Поджо не решался войти в воду, но не из-за стыдливости: «Мне казалось нелепым, чтобы итальянец, не знающий их языка, сидел в воде среди обнаженных женщин абсолютно безмолвным». Он наблюдал за ними, стоя на галерее над купальнями, испытывая такое же изумление, какое будоражит чувства араба из Саудовской Аравии на пляжах Ниццы.
На некоторых курортниках Поджо заметил нечто вроде купальных костюмов, но они почти ничего не скрывали. «На мужчинах были лишь кожаные фартуки, а на женщинах – льняные рубашки до колен, скроенные так, что оставались открытыми шея, грудь, руки и плечи». То, что в его родной Италии могло вызвать конфликт и даже спровоцировать акты насилия, в Бадене воспринималось как нечто обыденное: «Мужчины спокойно наблюдали, как их жен лапают незнакомцы; это их нисколько не смущало, и они не обращали на это никакого внимания». «Они чувствовали бы себя как дома в Платоновской республике, в которой все должно быть общее», – ехидничал Поджо.
