Неимоверно тяжело плавать вслепую (особенно выбираться на поверхность).
Я греб, ждал и надеялся, с опаской прислушиваясь к себе: вот он долгожданный воздух…, Еще немного. Еще…
А его все не было.
И тут:
— Чвах, — выскочил я поплавком из воды и наконец-то решился открыть глаза.
Пирс. Лесенка, по которой выбирался еще несколько минут назад незадачливый китайский десантник.
Сообразил, что продолжаю не дышать и аккуратно втянул в себя первую порцию раскаленного портового воздуха. Сразу закружилась голова, и немного потемнело в глазах.
Выждал паузу и решил забрать-таки с причала винтовку.
Рванул тело из воды, обтекая-капая словно лейка и только потом глянул наверх.
Оказалось там меня ждали.
Походило, что наша схватка не осталась без внимания, и с пирса мне сейчас белозубо улыбался пулеметчик моего левого фланга.
Хорошо улыбался. Искренне.
Я показал ему свободной рукой, мол, все о’кей, а он осклабился еще шире и помаячил «давай наверх».
— Ю свиминг фо минитс, — протянул он мосластую руку, и легко выдернул меня на бетонку, объясняя на пальцах, мол, и не ждал меня уже…
Винтовка, с которой я так неплохо повоевал, лежала у его ног и я, выудив из-за пазухи прицел, стал мостить его на штатное место.
Неожиданно в плотную тишину ворвался звук работающего двигателя.
— Гоу, — поднялся новый товарищ, и неожиданно появилась надувная лодка, где на носу сидел не кто-нибудь, а Карина собственной персоной.
— Победа! — крикнула она мне, — В эфире паника. Русский спецназ и все такое. Нужно валить пока они не опомнились…
* * *
— Что нам оставалось делать? — морщился на закатное солнце в иллюминаторе Рубан.
Вся абордажная команда независимо ранен — не ранен была рассредоточена сейчас по каютам и локализована. Сыворотка ярости, свое предназначение выполнила, но «отрыжка» оказалась существенной. Большинство абордажников не желало прекращать войны, и парни еле-еле позволили себя утихомирить.
Скорее всего, цирк с «манекенами» из отстойника дядюшки Чжао вполне мог повториться. Однако авторитет моего долговязого пулеметчика с левого фланга оказался непререкаем.
Когда мы поднялись на борт абордажники «зализывали» раны и почти уже очистили палубу, попросту швыряя мертвых и раненых бойцов противника за борт.
Рубан попытался остановить меня с мостика властным окликом, когда я решил прекратить было эдакую расправу. Однако милосердие у наших невольных партнеров оказалось не в моде. Боец, за которого я вступился, все-таки обреченно улетел за борт, а двое абордажников с гримасами ярости неожиданно направились ко мне.
