Нет, конечно, и тут кругом было полно военных, и с десяток различных армейских баз, разбросанных по периферии, держали здесь тылы; без числа постов и застав, и противоракетные системы на ближних и дальних вершинах; комендантский час и бесконечные проверки документов, и пехотные "черепахи" на каждом углу; и большинство гражданских поспешило вовремя убраться отсюда... И всё же...
Здесь даже ещё жили люди. Просто жили.
"В город" меня вывела Ро - как только тяжёлые, напичканные хитрой механикой "латы" заменили облегчённым вариантом, и я смог более уверенно передвигаться. Без Роми меня, конечно, не выпустили бы дальше ворот; это она умудрилась спроворить какую-то бумаженцию за подписью главврача, вполне убедительную и для поста на выходе, и для встречных патрулей. Я испытывал поначалу неприятный, подленький такой холодок при мысли о "поводке", но решил все же, что вряд ли меня отслеживают столь плотно, чтобы засечь перемещения в пределах населённого пункта; Роми о "поводке" ничего не знала. А не пойти с ней я просто не мог.
Я вообще ни в чем не мог ей отказать. Я и думал-то только о ней: чем бы порадовать Роми и что ей может понравиться; как бы мне увидеть Роми до завтрака и как встретить после; я по тысяче раз прокручивал в голове каждую её улыбку, слово, жест... Вокруг кабинета реабилитации я вертелся теперь, как бабочка вокруг фонаря; страшно, до дрожи, боялся ей надоесть - и ничего не мог с собой поделать. На общипанной, скудной клумбочке перед госпиталем, густо утыканной табличками, грозящими ужасными карами за потраву, я выискивал самые красивые цветы. Надо было видеть, как я их срывал - чудеса эквилибристики, куда там цирковым клоунам... Однажды я насмешил Ро до слез, украв для неё десерт из столовой...
Роми оставалась для меня загадкой. Она не прилагала ни малейших усилий, чтобы скрыть нашу связь. Могла, например, очень даже спокойно зайти ко мне в палату и присесть на краешек койки, сказав: "Я на пару минут... Просто захотелось тебя увидеть..." Соседу Боре мне пришлось после таких явлений пригрозить, что заколочу обратно в глотку его смехотунчики. И попытался бы, если что. Ну да обошлось.
Она, безусловно, знала, что я штрафник, зек - и ни разу не спросила, как я дошёл до жизни такой. Это казалось неестественным. Это могло быть проявлением внутреннего, глубинного такта, или даже, может быть, залогом доверия; я думал так - и внутри всё трепетало от благодарности и сжималось от щемящей, почти болезненной нежности. Но иногда я пугался, что ей попросту безразлично, и тогда начинались терзания - а зачем я вообще ей нужен? Почему я? И сколько это ещё может продолжаться?
