Учебка штрафбата располагалась на планете, носившей имя поэтическое - Чайка. Наверное, романтиком был капитан древнего межзвёздника, впервые увидевший это небесное тело, постоянно покрытое пенистой шапкой белоснежных облаков, несущееся мягким пушистым шариком сквозь бесконечную пустоту космического пространства. А может быть, воображение капитана взбудоражили пейзажи самой планеты - бескрайний океан, то тут, то там взрезаемый острыми гранями скалистых островков, у обрывистых берегов которых вечным варевом вскипают буруны. Чаек здесь, правда, не было; их когда-то пытались завозить - как везде и всегда тащил за собою человек привычные для глаза виды флоры и фауны, безжалостно вытесняя ими исконные. Но чайки не прижились; не прижилась в океане рыба, водоросли и даже фитопланктон. Планета с гордым именем Чайка упорно отторгала все чужеродное, оставаясь такой же дикой, холодной и пустынной, какой была до пришествия человека.
Разумеется, пока не попала в цепкие лапы военных.
Теперь пространство под пасмурным, всегда затянутым облаками небом, поделённое на квадраты и пронумерованное, щетинилось вгрызшимися в скальный грунт сооружениями. От баз, полигонов, учебных центров расходились, как круги по воде, зоны контроля, заградительные и защитные полосы; сверху всё это безобразие прикрывалось сторожевыми спутниками и следящими зондами. Инструктора называли эту сеть "глобальной аларм-системой". Когда я впервые воспринял её "органами чувств" бифлая, планета показалась мне опутанной колючей проволокой.
Пусть. И всё же - у меня было небо.
На Чайку мы прибыли ночью по корабельному времени и приземлились тоже на ночной стороне. Колонна недавних зеков, а ныне новобранцев-штрафников медленно выползала наружу из пузатого чрева транспортного бифлая. Бесконечные перелёты в тесных грузовых отсеках, подчас совершенно неприспособленных для перевозки людей, здорово измотали всех; было непривычно чувствовать неровную каменистую почву под ногами, ощущать кожей порывы свежего ветра. Прожектора заливали посадочную площадку мертвенным, бледным светом. За пределами этого круга царила, казалось, непроглядная темень.
Уже потом я узнал, что ночи на Чайке довольно светлые - высокий слой облаков каким-то образом то ли отражает, то ли рассеивает солнечные лучи. А тогда я просто прикрыл глаза, устав от раздражающих прожекторных бликов, и стоял так несколько минут, затесавшись в серёдку толпы растерянно топчущихся штрафников. Резкий, влажный ветер внезапно огладил моё лицо, оставив на губах солёный привкус незнакомого океана; в этот миг мне действительно почудился крик чаек, я запрокинул голову - и открыл глаза.
