— Мне хочется лучше узнать тебя, — пыталась оправдаться Жофия. — По-моему, это вполне естественно…
— Я ведь не спрашиваю тебя, — сказал мужчина все тем же, непривычным для нее тоном, — что ты делала до меня.
Жофия, оскорбленная до глубины души, села в постели.
— Что я делала? Мне нечего таить: родила двоих детей и похоронила мужа… Моя жизнь вся на виду.
— В жизни каждого есть своя тайна! — изрек мужчина.
Жофия ахнула, как от удара.
— Может, у тех, с которыми ты до сих пор имел дело, и были свои тайны, — вырвалось у нее. — А нам скрывать нечего.
— Еще бы, ведь тут собрались одни праведники! — скрипнул зубами мужчина. — Дети — ангелы и взрослые — святые!
— Агоштон! — вскрикнула женщина. — Что с тобой? Я ведь только спросила.
— Мне не вынести, если и ты… — мужчина задыхался от волнения, — будешь видеть во мне преступника! Не могу! Уж лучше мне уйти! — И он вскочил с постели.
Жофии сделалось донельзя стыдно. У человека и без того вся душа изранена, разве можно так жестоко и несправедливо терзать его! Ведь он не вводил ее в заблуждение, не втирался обманом в ее доверие, честно, как на духу, признался ей во всем… В ее воле было прогнать его сразу же. А если уж она приняла его тогда, то принимай таким, каков он есть.
И сколько она сама намучилась раньше, когда видела, что мужчинам нужно лишь ее тело, а до жизни ее никому интереса нет. Ни вдовство ее, ни дети-сироты — никого это не волновало. На собственном опыте она испытала, до чего это унизительно, если человек нужен кому-то не такой, как он есть, не весь целиком, а как бы процеженный, точно снятое молоко. Давай хотя бы вдвоем любить друг друга, а недругов у нас — хоть отбавляй!
Она обняла мужчину, силой уложила его опять в постель и осушала поцелуями скупые мужские слезы, пока их обоих не сморил тяжелый сон.
— Меня уволили, — глухо сказал мужчина.
Жофию будто внутри и снаружи крапивой ожгло — такая ее охватила тревога.
— Как это? Почему?
— Утром Дяпаи вызвал меня в контору и заявил, что больше в моих услугах не нуждается, поскольку шоферы не желают со мной работать. Что-то я до сих пор не замечал, говорю я ему, будто кто из шоферов, при ком я находился грузчиком, выказывал недовольство мною. Конечно, косятся на меня, но точно так же они относились бы и к любому чужаку, затесавшемуся в их среду. Может, оно так и было, говорит Дяпаи, а только на днях им стал известен один факт, из-за которого их отношение в корне изменилось. Что еще за факт? — спрашиваю. Инженер ухмыляется злорадно: «Не допытывайтесь. Вам же хуже будет, если я скажу…» Я, конечно, сразу догадался, в чем дело… — Агоштон горестно задумался. — Ума не приложу, как они дознались. Ведь справку из колонии я никому не показывал.
