Мама стоит голая и в мурашках, солнце светит, сирень как будто надумала распуститься, и даже собаки не воют, а слышно только комариный звон и птичий щебет и еще тарахтение трактора где-то вдалеке, и мне очень нравится, что мы дома совсем одни.
Весь первый этаж теперь вымыт начисто, а спальни под крышей и маленький холл у лестницы наверху можно быстро убрать завтра утром, до возвращения мужиков. Так мама и сказала:
— Это мелочи, вот увидишь.
И на часах совсем немного пополудни, так что мы еще можем успеть в город до закрытия магазинов. Мы еще много чего можем успеть!
Мама снимает с веревки платьице с воротничком и пышными рукавами и велит мне его надеть. Прошлым летом оно было мне впору, а сейчас только жмет чуть-чуть под мышками и у шеи, но вообще оно такое же красивое и желтое, как прежде, с рядом белых пуговиц-звездочек на спине. Мама надевает бежевый костюм с юбкой и ватными подкладками на плечах и белую блузку, оставив две верхние пуговицы расстегнутыми. На ногах у мамы белые босоножки, а у меня кроссовки на липучках и чистые носки.
Машина громыхает, как мешок с консервными банками. Это почти белый «сааб» с ржавыми пятнами по низу и вмятиной на двери у руля. Жарко, но мы не открываем окна, чтобы не впускать дорожную пыль. То есть я-то открыла бы, но знаю, что скажет мама. Желтое платье жмет в шее, и я немного оттягиваю горловину пальцами.
В городе возвышается церковь. Последние два года она, обросшая строительными лесами, похожа на огромную вышку для лосиной охоты. Там всё что-то переделывают, да никак не могут довести до ума.
Мы с мамой заходим в кондитерскую Нурбергов и покупаем две слойки с кремом, красиво уложенные в белую коробку и перевязанные красной верёвочкой. Стоят они тридцать шесть крон, мама протягивает четыре десятикроновые купюры, быстро присев в книксене, и мы выходим из кондитерской. Коробка у мамы в руке покачивается на веревочке. Два пирожных, только для нас. Мы заслужили. Она так и сказала:
— Мы их заслужили.
И коробка качается на верёвочке, и мы, конечно, собираемся лакомиться пирожными, сидя вдвоем в чисто убранной комнате и глядя на выглаженные шторы в голубой цветочек.
Потом мы идем в цветочный магазин, чтобы купить анютины глазки, но полки все выбраны, ведь сезон в самом разгаре, и мама вздыхает, а я бегаю туда-сюда с горшочками в руках и показываю ей то один, то другой, но маме для кладбища обязательно нужны синие, хотя их почти не осталось, и мне приходится тянуться через все ряды и чуть ли не перелезать через них, а платье так жмет.
