.
Таким образом, французы считали необходимым «накачать» русский фронт материально и тактически, привнося новые виды оружия и методы борьбы в русскую армию. Концентрированно эту мысль выразил майор Ланглуа в ходе своего седьмого визита в Россию: «Мы не должны ни на одно мгновение потерять из виду, что оснащать русскую армию означает увеличивать в значительных пропорциях потери германцев, а значит, в значительных пропорциях сберегать столь драгоценную кровь наших солдат»[281].
§ 2.2. Февраль 1917: от сверконцентрации к фрагментации
К 80-м годам XX века во французской историографии сформировалась позиция, что Франция приветственно относилась к событиям Февраля 1917 года, но негативно и болезненно восприняла Октябрь[282]. Февральская революция знаменовала не только конец «старого режима», приход нового общественного порядка — прогрессивного, антиклерикального, но и удаление от политической жизни «германофильских кругов», которых якобы в изобилии наплодил царский двор[283]. Это ощущение разделяли практически все политические силы Франции: события Февраля 1917 г. нашли живой отклик и в сердцах французских социалистов, Октябрьская революция была осуждена большинством[284]. События в России осмыслялись через призму собственного опыта: социалисты Франции продемонстрировали, что защита нации превыше классовой борьбы, значит, и социалисты России должны использовать аналогичную риторику. Февраль, по их мнению, совершался во имя войны. Разумеется, не все представители Франции пришли в восторг от свержения монархии: переход власти к Временному правительству привел к перестановкам во французской дипломатии. В начале мая 1917 г. посол Морис Палеолог отбыл, мотивируя свой отказ работать в России недоверием к новому режиму[285], в свою очередь, военный атташе Франции в Швеции Л. Тома констатировал, что на отзыве Палеолога настаивал Керенский, так как посол был лично предан царской фамилии и «подозрителен для революции»[286]. В начале июня его сменил опытный политик Жозеф Нуланс, о котором корреспондент «Фигаро» Рене Маршан впоследствии напишет: «его озлобление против большевизма распространялось на всю Россию»[287].
Весенние и первые летние месяцы 1917 года во многом заставили французский истеблишмент пересмотреть свои взгляды на произошедшее в России. Напряжённая политическая и военная ситуация в России требовала от французского руководства держать руку на пульсе, в связи с чем значительно интенсифицировался обмен информацией с представителями военной миссии: Лавернь направлял обстоятельные еженедельные рапорты о состоянии армии и внутренней политике. Первое время, в марте-апреле 1917 г., по всему ещё существовала надежда на восстановление порядка, связанная с твёрдой волей Временного правительства восстановить дисциплину в войсках и энергичной компанией в прессе, призывающей к борьбе до победы. Звучало мнение, что если немцы начнут наступление, это пробудит в русских воинственный дух и желание оказать сопротивление
