.
Современная историография в большинстве случаев отмечает, что переход франко-русских отношений во враждебные состоялся после отъезда послов стран Антанты из России 25 июля 1918 года[617]. Французские историки видят причину неудач политического курса в отношении большевиков в плохой информированности руководства Франции о реальной ситуации и перспектив советской власти в России[618]. Тем не менее, как мы продемонстрировали выше, французское руководство едва ли могло жаловаться на недостаток информации о России и из России. Более того, информация поступала не только от кадровых офицеров и дипломатов, представлявших официальные структуры Франции, но и от представителей торгово-промышленного капитала, банкиров и журналистов. События 1917 года в России широко освещались, по меньшей мере, представителями прессы Франции, Англии и Соединённых Штатов. Уровень информированности был достаточно высок: английский журналист Джонс Стентон писал: «… благодаря моим друзьям в Военно-революционном комитете и Думе мы имели возможность получать достоверные сведения обо всем, что происходит в Ставке»[619]. Скорее следует говорить о неспособности адекватно оценить эту информацию и распорядиться ею наиболее эффективно. Кроме того, во второй половине 1918 года среди французского персонала в России стала нарастать «антибольшевистская истерия», связанная как с провалом собственно усилий союзников, так и с бескомпромиссной политикой большевиков в отношении представителей Антанты. Ранее представлявший весьма взвешенную точку зрения генерал Лавернь в октябре 1918 г. стал оценивать ситуацию в ином ключе: «Силу большевистских идей в России не следует преувеличивать. Она оставляет после себя много руин, неконтролируемую анархию, но её решительные сторонники составляют не более, чем меньшинство, хотя и очень активное»[620].
Алексей Миллер в предисловии к книге Л. Вульфа «Изобретая Восточную Европу» в рамках сюжета о «воображаемом» использует понятие «ментальная карта» — «созданное человеком изображение части окружающего пространства». Подчёркивается, что, как правило, это внутреннее представление является субъективным[621]. Если мы обратимся к имагологическим сюжетам, то увидим, что отношения между союзниками по Антанте зависели от политической конъюнктуры и военных успехов — так, русские «отказывались» (или пытались отказываться) от любого рода этностереотипов в отношении англичан и французов с началом Первой мировой, подчас глобально их трансформируя на страницах газет и журналов
