Окошко захлопнулось, и Маша исчезла.
Странное чувство родилось тогда в размягченном сердце бурбона. Машины слова будто чародейством каким превратили сердце его мгновенно в холодный камень, и в то же время злоба, бешеная и страстная, так жарко заклокотала в его густой крови, что, кажется, попадись Мокееву сейчас Гременицын, он бы убил его на месте. Самые шаги бурбона отяжелели, как будто толстые голенища его налились злобой, и погребальным звоном мерно и глухо вызванивали уходящие шпоры: месть! месть!
По мере того как удалялся Евсей Семеныч от Машиной избы, с другого конца к ней подходил Гременицын. Заслышав знакомую быструю походку, Маша по пояс высунулась из окна и обхватила жадно горячими руками надушенную голову стройного красавца в бирюзовой фуражке. Гременицын поднял ее на руки и понес.
- Куда ты? Пусти,- шептала Маша.
Оба остановились, оглянулись, и быстро, взявшись за руки, побежали к роще.
Бессонные совки и надоедливые сычи долго пищали, сдуру дразнясь и покрикивая на дремотную луну, а у старого дуба, на скамейке, звучали поцелуи. Величавый лесной царь, гордый доверием влюбленных, благословляя, простирал над ними мощные свои ветви.
Всё было понятно теперь и ясно обоим. Завтра Гременицын проучит для виду глупого бурбона, потом дождется перевода в гвардию и увезет с собой Машу в Петербург. Яркие картины грядущего проплывали перед счастливцами стоцветной шехерезадой, и только когда красноперые цапли замахали крикливо навстречу новому солнцу, любовники вернулись, наконец, от счастия к жизни.
В семь часов брызнул и тотчас рассеялся мелкий дождь. Гременицын и Кисляков верхами проскакали рощей, спеша к месту дуэли.
У скамьи под старым дубом трава была примята и голубел забытый кисейный шарфик. Гременицын вздохнул.
Ротмистр Кант, с согласия полковника, выбрал поединок на саблях. Противники, крепко сцепившись левыми руками, после команды дают друг другу по одному удару. При крайней жестокости своей, дуэль эта наименее опасна. Не у всякого хватит духу рубить человека насмерть, стоя лицом к лицу.
Врагов развели. Мокеев тупился, сгорбясь. Молча выслушал он наставления и наказы Канта.
Гременицын с отвращением почуял, как цепко охватила руку ему потная лапа бурбона.
Кант крикнул команду: раз, два, три!
Бурбон не двигался и не подымал глаз, только рука его стискивала всё крепче холодные пальцы Гременицына.
Владимир Николаич поморщился и ударом наотмашь сбил плашмя с головы Мокеева фуражку. В тот же миг бурбон дико поднял кровавые глаза, и Гременицын зажмурился невольно, встретя их медвежий, освирепелый взгляд.
