– В каком смысле? – тихо спросила Кира. – У вас что, уже что-то было?
– Будет! – уверенно кивнула Катя и с пьяной откровенностью сообщила: – Короче, я хочу за него замуж выйти и свалить отсюда. Как мамка твоя. – Вздохнула завистливо: – Умная она все-таки была. Я вот раньше этого не могла понять, а она, наверное, сейчас как сыр в масле катается!
– Ну, дерзай! – сердито сказала Кира и вышла из кабинета.
В гостиной по-прежнему танцевали, и Эндрю растерянно оглядывался… Может, Катю ищет. А может, Киру? Да не все ли ей равно? Не нужен ей Эндрю. И этот… Егорка-богатырь тоже не нужен, и вся эта компания. Ей нужна…
Она свернула в маленькую боковушку, встала там за дверью – тихо-тихо.
И тихонько прошептала:
– Мамочка, с Новым годом. Как ты там?..
Но тотчас представила ее: вот она рядом со своим любимым Германом, рядом Аришка, им хорошо, им весело, мама смеется, она счастлива, пьет шампанское – и больше никто ей не нужен, тем более – какая-то там брошенная в России Кира!
Сердце снова ожесточилось. И Кира выскочила в гостиную, где надрывалась музыка и мельтешили танцующие пары, – чтобы не расплакаться, чтобы прогнать из сердца, из глаз это мучительное видение: ее счастливая мама, которой совершенно не нужна дочь!
Она была бы потрясена, увидев сейчас Лилю…
* * *
Новый год Лиля встречала одна в крохотной комнатке под самой крышей – на седьмом этаже – старого дома в одном из самых дешевых районов Лондона. Это было все, что она теперь могла себе позволить. Лестница, которая вела в эту квартирку, была такая крутая, что Аришка плакала, когда они по ней впервые поднимались (в этом доме не было лифта), волоча на себе чемоданы, и просила:
– Давай вернемся домой, к папе…
Лиля понимала, что она говорит не о Германе, а о Родионе, однако ни к тому, ни к другому обратной дороги им не было.
Герман оказался прав: все хождения Лили в советское посольство, ее многочисленные письма, прошения и мольбы оказались напрасными. Обращались с ней очень вежливо, однако с таким ледяным презрением, что Лиля, конечно, давно бросила бы обивать посольские пороги, когда б не знала, что и холод этот, и презрение, и почти отталкивающую вежливость она заслужила. Она сама виновата во всем!
Теперь Лиля не понимала, какая злая сила помутила ей голову, почему она – как избалованная девчонка надоевшую куклу! – отбросила от себя Родину и все, что было воплощено в этом слове – Родина. Какой мелочью казалось ей все это: дом, семья, родители, сам мир, в котором она прожила всю жизнь, – по сравнению с тем мгновенным ослеплением, которое овладело ею при виде Германа! И вот морок развеялся. Да так плебейски-пошло, оскорбительно, унизительно! И Лиля осталась, как та переборчивая старуха, у разбитого корыта.
