— Дарю, капитан!
— Ну, — неуверенно пробормотал Нагорник. — Это ты, знаешь, зря. Ты же сам вроде там что-то пишешь.
— Бери, бери. Не отказывайся.
Он полистал книжку, вздохнул.
— Спасибо. Тогда уж надпиши.
— Я же не автор.
— Все равно. Знаешь, — продолжал Саша, чокнувшись своей кружкой о мой граненый стакан, — когда мне было лет двенадцать, я думал, что все писатели уже умерли.
— Этот живой и молодой, — сказал я, беря книжку.
Отыскав чернильный карандаш, я написал на обратной стороне обложки: «Саше — капитану Нагорнику. Желаю, друг, следующий день рождения встретить в час мира». Все-таки это здорово, что сегодня состоялся его день рождения! Именно что-то такое нам сейчас требовалось. И хотя я берег эту книжку, для Саши мне ее сейчас не было жалко.
Он принял ее почему-то опять со вздохом. Снова буркнул: «Спасибо» — и, отыскав свою сумку, упрятал в нес книжечку.
Немногим позже, чуть захмелев, скорее, наверное, от тепла, чем от выпитого, и вообще от растрогавшего его внимания, Саша, поднявшись, благодарил всех, а Голубовскому сказал:
— Ты голова, товарищ майор! Да так…
Хотел, кажется, еще что-то сказать, но, не придумав, махнул рукой и опустился на место.
В два часа ночи, как это и полагалось, трижды мигнуло электричество, и вскоре умолк глухо слышимый отсюда движок. Знающий службу Сиволобов поставил на стол заранее запаленные керосиновые лампы. Погасло электричество, и на стенах блиндажа закачались скошенные тени. В блиндаже сделалось по-деревенски уютно.
— Как на даче, — сказала Оля.
И вдруг ей захотелось танцевать. Оля вздохнула, вслух посетовала на то, что нет музыки. Да и будь бы она, не было места.
— Как это нет места? Нет музыки? Что ты, Олюшка!
Из-за нашего застолья выбрался капитан Потекян. Отойдя чуть в сторону, он взмахнул руками с тонкими смуглыми пальцами, встав на носки сапог, пошел плясать, сам себе напевая и потребовав от других:
— Хлопайте, други!.. Асса, асса!..
Это было поразительное зрелище. Потекян танцевал на пространстве пола едва ли больше квадратного метра, где умудрялся и ходить кругом, и выкидывать коленца, и загибал несуществующие рукава. Прямой, с тоненькой талией, как выточенный из дерева солдатик, он при этом так зажигательно напевал, что, наверное, всем, кто на него смотрел, виделся пляшущим в черкеске, и будто слышался маленький кавказский оркестр. Сидящие за столом старательно били в ладоши, а Нина Сергеевна и Голубовский стали подпевать танцующему.
