«Столько всего выразить с помощью кисти и красок! Просто невероятно!» — пробормотал он. Затем отвернулся от картины и от резкого движения покачнулся и чуть не упал, с трудом удержавшись на ногах.
«Что это со мной?»
В окно сияло солнце и освещало картину, подчеркивая бездонную глубину высокого, ясного неба, но вместе с тем от нее веяло чем-то мертвенным, искусственным.
«Живой, из плоти и крови, Билек во сто раз красивей», — сказал про себя Игнаций и пошел к себе в комнату.
Там уже поджидал его Михал с бутылкой в руке. Он сообщнически улыбался и как бы искушал его.
— Ты что, спятил, под окном торчишь! У меня важные гости, а он в кусты залез и бутылкой размахивает.
— Вовсе и не размахивал, — оправдывался Михал, — а под пиджак спрятал. Почему-то вспомнилось мне, как я вам разные услуги оказывал.
— Разные услуги! Вспомнил сорок лет спустя! И какое это имеет отношение к самогону?
— Никакого.
Пан Игнаций достал с полки стакан и, выхватив у Михала бутылку, налил его вровень с краями.
— Выпьешь? — спросил он.
Михал, не говоря ни слова, протянул руку и залпом выпил сивуху. Потом отер рукой губы и вернул стакан.
Игнаций сел на кровать, налил себе и выпил вонючую, обжигающую жидкость. Он ощутил жжение в пищеводе, и одновременно его охватило блаженное чувство.
— О-о-о! — издал он протяжный звук.
Затем он прилег на кровать.
Он слышал, как из комнаты вышел Михал. Но больше не слышал уже ничего.
Бутылку и стакан он привычно поставил возле кровати, устроился поудобней и ощутил, как обжигающее тепло расходится по всему телу, лишая его памяти, способности думать, всего-всего. И ему представилось все в более радужном свете, чем это было на самом деле.
Он провалился во мрак, но не сразу. Сначала из темноты выступили очертания картины деда, потом краски и линии расплылись мутным пятном, и оказалось, это не пятно, а кремовое платье с синими цветами. Потом он вдруг явственно увидел лицо матери, ее тонкие, сжатые губы, когда она, слегка пришепетывая, произносила сакраментальные слова: «Игнаций, что ты вытворяешь». А потом, лежа в темноте, он осознал, что ничего в жизни не достиг, не совершил (восстание не в счет), не довел до конца; точно мыльные пузыри, ускользает все от него, разлетается в разные стороны, и напрасно пытается он ухватить это нечто, что кружится вокруг и зовется жизнью; напрасно хватает руками воздух, он задыхается, хрипит в этой многоцветной круговерти; вращение голубых облаков, синих цветов, слов: «Дядя, все будет хорошо» — убыстряется, куда-то увлекает его, и вдруг на него опускается черное покрывало. И он отчаянно закричал:
