— Билеку новая конюшня уже не нужна, — сказал Игнаций и снова посмотрел на кусты, где притаился Михал, по-прежнему показывая из-под полы бутылку самогона.
Себастьян счел нужным высказать свои соображения по этому поводу.
— Разрешите обратить ваше внимание на общественно полезный характер предложения пана Подлевского. Гениальная картина вашего деда останется в Польше. И в то же время для вас это выход из затруднительного материального положения.
— Но я не собираюсь продавать картину. Мне хочется сохранить ее для себя. И никаких денежных затруднений я не испытываю.
— Это своего рода эгоизм, — Подлевский улыбнулся.
Игнаций почувствовал, что его начинает бить дрожь. В результате на него напал нервный смех, и он никак не мог его унять. Он только делал незаметные знаки Михалу, чтобы тот спрятался в кустах.
— Сегодня страшная жара, — сказал он наконец. — И, казалось бы, такой пустяк, как поездка в Лодыжин, очень меня утомила.
Нервное состояние папа Игнация заметила только одна Елена. Она положила руку ему на плечо.
— Ты устал, дядя. Тебе надо отдохнуть, — сказала она. — А тут еще, как на беду, заболел Билек. Обдумай предложение пана Подлевского и скажи мне. Ты ведь знаешь, я тебе добра желаю.
«При чем тут добро?» — подумал Игнаций.
— Вот и отлично, — сказал на прощанье Подлевский. — Пускай нашей посредницей будет пани Елена.
— Конечно, это самое лучшее, — уходя, обронил красавец Себастьян.
С тем они и удалились.
Елена на миг задержалась в дверях и обворожительно улыбнулась Игнацию.
«До чего же хороша!» — подумал он.
На ней было уже другое платье — длинное, из тонкой, кремового цвета материи с крупными темно-синими цветами; на подоле они сплетались сплошной каймой. И легкий сквознячок в дверях всколыхнул эту гирлянду.
— Успокойся, дядя, все будет хорошо, — промолвила она напоследок и скрылась за дверью.
Игнаций еще некоторое время смотрел на стоящих в воде лошадей. И на этот раз вытянутые в одном направлении конские шеи в глубине картины не показались ему, как бывало раньше, неким недостатком, от которого картина проигрывает, — напротив, благодаря параллельным наклонным линиям — намеренно подчеркивалась, становилась очевидной усталость лошадей.
«Бедные лошадки, как они устали!»
Он ощутил озноб, легкую дрожь, словно уже глотнул омерзительную, но столь вожделенную жидкость. И как бы захмелев немного, со слезами на глазах притронулся к картине. Полотно, с нанесенными на него красками, как и положено, на ощупь было шероховато.
