Но в некоторые моменты его все-таки донимало отчаяние. Он сидел в кресле и смотрел на пустой бар, и благодарил сам себя, что догадался вылить абсолютно все, даже коллекционные сорта, потому что иначе снова бы начал пить, и все пошло бы прахом. С другой стороны, он чувствовал некоторую искусственность в этой новообразованной бодрости, что-то ненастоящее, пришедшее извне и поселившееся не в нем, а просто витающее где-то рядом; в такие моменты он извлекал из подсознания настоящую цель своего похода наверх – тот должен был стать извращенной формой самоубийства, сложносочиненным суицидом, потому что Джон Келли не собирался возвращаться обратно. Перед отъездом он планировал отослать камеру с комментариями специалисту, пусть тот все расшифрует, чтобы он, Келли, все-таки выполнил свою задачу, но сам никогда не узнал о результатах. Тем не менее Келли готовился к походу очень тщательно, потому что не мог допустить провала – пусть дорога предстояла только в одну сторону, но даже такое, одностороннее, восхождение могло не состояться при отсутствии должного оборудования и тренировок. Организм Келли расслабился за месяцы, прошедшие с предыдущего похода, и он снова отправился в спортзал, где ежедневно возвращал себя в хорошую спортивную форму; при этом он продолжал оставаться отшельником, общаясь с людьми только по мере крайней необходимости отрывочными, короткими фразами – делая заказ в аптеке, покупая билет на автобус или здороваясь с охранником тренажерного зала. Слова были излишними, основное место в его жизни занимало дело – и это дело, как ни странно, стало единственным наполнением его головы; как улитка, ползущая по склону, знает лишь то, что нужно ползти, так и Келли осознавал твердо только то, что впереди его ждет гора, ждет гора, ждет гора, и ничего, кроме горы. Телевизор он не просто выключил, а выбросил, вынес на помойку; возвращаясь домой, он обернулся и увидел, как какой-то нищий уже выволакивал огромный дорогой прибор наружу. Келли сложил в отдельный ящик все сувениры, привезенные из отдельных поездок, – не свалил в кучу, а аккуратно, экономя место, упаковал и поставил в кладовой, чтобы не мозолили глаза, также он убрал долой все книги – их он не пожалел, тоже вынес к мусорным ящикам, как телевизор; он не хотел никакой лишней информации, она сбивала и, что самое неприятное, пробуждала мысли и воспоминания, которые Келли были совершенно не нужны.
Если бы Келли хотел вернуть себе способность критически мыслить и анализировать ситуацию, он, вероятно, сравнил бы себя с каноническим големом – у него на лбу тоже сияли несколько слов, позволяющих двигаться, подчиняться командам, выполнять задания. Келли служил големом самому себе, он сам себя слепил из глины, сам написал волшебные буквы и сам намеревался себя уничтожить, как только задание будет выполнено; более того, Келли-голем служил себе ровно так же, как служил пражский глиняный человек раввину Леву – защищая от самого себя. Келли стал альфой и омегой, творцом и Адамом, и все это ради мелочной в масштабах человечества цели – взойти на гору; другое дело, что эта цель для самого Келли стала единственным спасением и смыслом жизни. Его предыдущие любови были ошибочными именно в том плане, что они упускали главное, обходили основное – и Эллен, и путешествие по следам Мэллори были не более чем сублимационными макетами того, к чему сердце Келли лежало с самого рождения, чему способствовали все жизненные вехи англичанина.
