Ками выжил – Пемба стащил его вниз на собственном горбу, а там подключились и другие шерпы; Матильду нес Келли, поскольку он не мог позволить ее телу оставаться там, среди сотен безымянных трупов, покоящихся на склонах, тем более они в основном – в зоне смерти, а она погибла на сравнительно простом участке, когда до спасительного лагеря оставалось рукой подать. Джон замкнулся внутри себя и два последующих дня ждал возвращения Жана, потому что, движимый подспудным мазохизмом, хотел, чтобы руководитель французской экспедиции обвинил в смерти девушки его, Джона Келли, ударил по лицу, плюнул в глаза, унизил перед всеми – подобный сценарий освободил бы Келли, облегчил бы его жизнь, снял хотя бы малую долю чудовищного груза с заледеневшей совести. Но Жан, вернувшись, посмотрел на тело Матильды, а потом сел рядом с ним и тихо заплакал, как девчонка, пряча лицо в ладонях, после чего прошел мимо стоящего неподалеку Келли, так ничего ему и не сказав; с Келли общался Седрик – он не дал выхода эмоциям, но просто записал координаты англичанина, чтобы при необходимости привлечь того в качестве свидетеля – например, для фиксации обстоятельств смерти при подготовке свидетельства. Они дошли до вершины – об этом рассказал один из шерпов, но теперь это достижение казалось более чем сомнительным, потому что Матильда не достигла ни одной из своих целей, погибнув в пути, не добравшись до самого верха и не узнав, кто же на самом деле был первопроходцем. Ее жизнь и ее восхождение как кульминация оказались пустыми, ничем не обремененными – и Келли понимал это, думая, как это глупо: его столь полную и насыщенную жизнь придется продолжать, принося другим горе и смерть, а ее светлое, легкое существование завершилось, и в голове Келли в который раз появилось страшное, безумное, уродливое слово «никогда».
«Никогда» относилось ко многим последующим его поступкам, ко многим происходившим с Келли вещам: в частности, он никогда больше не видел никого из французов и вообще ничего не слышал о французской экспедиции, не считая одного-единственного телефонного разговора с Жаном; никогда больше он не ходил в горы, никогда не обращал внимания на женщин. Смерть Матильды повергла его в пустоту, которая находится далеко за пределами отчаяния, за пределами всего, что может подвигнуть человека к дальнейшему существованию; он превратился в оболочку, наполненную не воздухом, но вакуумом, сжатую, сморщенную, способную механически решать простые задачи и отвечать на простые вопросы, но не способную совершить ничего действительно имеющего значение. Вернувшись в Лондон, он переложил запакованную камеру в холодильник и не прикасался к ней в течение достаточно длительного времени – хотя, если бы Матильда была жива, он бы тут же отнес аппарат к специалистам, чтобы как можно быстрее получить результат – и ради себя, и ради нее, поскольку в его представлении она тоже стала полноценным участником поисковой экспедиции, пусть и присоединилась к ней в самый последний момент. Собственно, этого Келли даже не замечал – ему казалось, что Матильда помогала ему в книжном расследовании, искала факты и сличала данные, рассчитывала траектории и анализировала письма Мэллори – в общем, была таким же детективом, как и сам Келли, и изначально шла в гору именно с ним, а французы были случайными попутчиками – равно для них обоих. Он отдавал себе отчет, что это не так, но затем снова погружался в лоно безумия, поскольку безумие позволяло избежать реальности – в этом плане Келли вернулся на несколько лет назад, к больничному окну, которое с каждым днем все шире открывало свой привлекательный зев.
