— На небе ни облачка, — сказал Фрир, обращаясь к Кирину.
— И все-таки под утро будет дождь.
— Точно, — подтвердил Тек.
— И начнется как раз, когда будем возвращаться в лес.
— А разве мы здесь не останемся? — спросил Тину.
— Зря задерживаться не будем, — ответил Фрир. — Место слишком открытое. Здесь нас легко могут отрезать. — И добавил: — Тут всех давно бы загнали в лагерь для интернированных, если бы они жили поближе к джунглям.
— А тем, что в других хижинах, можно доверять? — спросил Тину.
— Вероятно. Но лучше не подвергать их такому испытанию.
— Здесь живут в такой нищете, — заметил Кирин.
— Никто не рубит сук, на котором сидит, — ухмыльнулся Тек.
— Голодный за кусок хлеба и ребенка продаст, — возразил Анг.
— Точно, — согласился Тек.
— Да и можно ли их винить? — спросил Фрир.
Анг уклонился от ответа.
— Бедняки хоть неповинны в самом тяжком преступлении, — мягко стоял на своем Кирин, — они не благоденствуют в мире, где многие умирают с голоду.
После резкого замечания Анга Фрир не спускал с него глаз.
— Ты ее видел? — Он мотнул головой в сторону бамбуковой занавески.
— Да, — ответил Анг. — Она готовит нам поесть.
— Ее не беспокоили?
— Так, обычные проверки.
Фрир подошел к люку над лестницей и долго стоял, глядя в ночь. Конечно, для него было большим облегчением, когда решили, что Анне лучше покинуть лагерь и вернуться сюда. Он думал, что здесь безопаснее. Она ухаживала за отцом, и его крошечной пенсии им хватало, чтобы прокормиться. Отец ее работал клерком в магистратуре, пока у него не заболели глаза, и это служило ей защитой. Так по крайней мере казалось Фриру. Но теперь он уже не был уверен. Хижину слишком часто использовали как явку для повстанцев и сочувствующих из Кхангту. Зря здесь часто бывают, подумал он, как вдруг шорох заставил его обернуться. Бамбуковая занавеска зашевелилась, тонкие планки с легким рокотом раздвинулись, и она вошла, неся заставленный поднос. Она поставила его на низенький столик, опустилась на колени и только тогда впервые взглянула на Фрира — беглый обмен улыбками, и Анна снова хлопотала у стола.
Как всегда, она была в брюках — стройные бедра, оттолкнувшие стрелки бамбука, казались мальчишескими, невысокая грудь приподнимала рубашку не больше, нем туго набитые карманы. Коротко остриженные черные волосы, большие глаза, прямой нос и — единственная чувственная черта — соблазнительные пухлые, чуть приоткрытые губы. Она сидела на пятках, выступавших из крохотных сандалий, и, слегка склонив стройную шею, закладывала в миски бататы, соленую рыбу и рис с душистой подливкой из трав и пряностей.
