— Вы что же, дружите, что ли? — Какое притворное удивление! Нелепая у него тетка!
— Да… — Тоня еще шире развела руки. — Да, вот мы втроем.
— Странно. Наверное, мама не знает.
— Нет, почему. Знает.
— И разрешает с ним дружить?
Тоня стояла, как на суде. Никогда, никогда, никогда больше она не придет в этот дом. Не спросит смело: «Володя дома?»
Все можно разрушить. И как легко.
— Ну, я пойду, Володь.
— Вы пойдете туда?
Что, что ей, чужому человеку, надо от Тошки?
— Да. Я не знаю, что с ним.
Тоне не хотелось быть невежливой, спорить с тетей Лидой. Но ведь она все равно пойдет к Альке. И она повернулась угловато, как всегда люди, когда на них глядят.
— До свидания.
И вышла. Тихо прикрыла дверь.
— Что за нахальная девчонка? — и это спросила мама.
Мама!
Тогда и Володя вышел. В свою комнату. Повернул ключ. Лег животом на диван и долго-долго лежал. И ничего не думал. Солнце перемалевало верхние листья тополя у его окна. Ветер вздыбил их. Может, кто глянет? Никто не глянул. Потом стало темнеть.
Под редкие городские звезды выплыли, как русалки, стосковавшиеся без дела и друг без друга соседки.
— Охо-хо. И все пьянство. — Это, конечно, про Алькиных родителей.
— Зеленый змий.
— …Ведет парня-то, а сам качается.
— Бит небитого везет.
— Вот-вот. Охо-хо. Глаза не глядят.
А уж глазам-то давно глядеть не на что. Разве только уши выручат. И они выручили. Выбрали из прочих звуков басовитое бормотание, как оно понемногу переходило в песню:
Ох и тюшеньки,
Я девица-краса!
Надтреснутый тенорок повел втору:
А коса-то ниже
пояса,
Лицо-личико,
Как яблочко…
— Охо-хо. Сынок чуть жив, а они поют.
А голоса шли своей дорожкой, давно проторенной. Спотыкались и подхватывали друг друга.
И вдруг — знакомое непопадание подстройки — неужели Алька? «Бум» — не в лад, «ах-ха-ха» — не в лад. А кто ж еще? Конечно, он. И потом ровное звучание баяна… Точно кто-то обнял стариков за плечи, растерянных, жалких.
Володя подтянулся, высунулся на улицу. Был виден только освещенный угол теплого окна, где за марлевой занавеской жили, пели, плакали люди.
— Как же так?
Конечно, пьянство — это гадко. Но, может, пьяницы тоже бывают разные.
Ну а те, на скамеечке? Ведь не пьют. И говорят все верно. Кое-что заранее знают — если плохое. Но они хуже, хуже этих вот пьяниц. Ведь если только плохое видеть — как жить? Вот тетя Лида кричала: «Слепая вера». А доверие?
«Этому человеку можно доверить». Значит, верят. Знают его и верят. Пока слепо. А уж он сделает, как надо. Не беспокойтесь! А если как она — это же все разрушить. Все подрубить. И как же — на себя ничего не уронить?
