— Кто тебя об этом просил?
— Вот и до меня дошло лишь недавно, что распинался я зря. И в кои то веки начал действовать в интересах войска, а не в твоих. Как настоящий Второй. Как должна поступать и ты.
— Да провались ты с такими мотивами, — хрипло прошептала наемница. — Перечитай условия контракта. Ты зарвался, Веззам. Не бери на себя лишнего.
— И это после всего, что я для тебя сделал?
Артанна не выдержала и влепила Второму оплеуху. Ваграниец не успел увернуться и слегка пошатнулся, когда командир врезала ему снова.
— Ты забыл, сколько всего сделала для тебя я? Кто представил тебя герцогу и хлопотал за твое вступление в гвардию? Кто взял с собой в Гивой? Кто дал тебе кров, пищу и деньги? Кто сделал тебя Вторым, в конце концов? Что, память короткая? — брызгая слюной, орала Артанна, напирая на смутившегося помощника. — Хватит, Веззам. Я не собираюсь всю жизнь расплачиваться за одно счастливое спасение. Ты и так получил от меня достаточно благодарности. Я, мать твою, верила тебе, а ты… — Артанна бессильно уронила руки и отвернулась, не желая, чтобы он заметил ее слез. — Ты мне даже выбора не оставил. Тебе не приходило в голову, что может я и не хотела знать этой правды?
В дверь требовательно постучали. Артанна, обернулась, только сейчас обнаружив обнаженный клинок в своей руке. На пороге стоял один из гвардейцев личной охраны Грегора. Поймав его удивленный взгляд, наемница поспешила убрать оружие.
— Вас ждет его светлость, — отчеканил солдат. — Одну.
— Благодарю.
Когда гвардеец скрылся за дверью, Артанна снова осмотрела на Веззама.
— С этого дня ты либо работаешь в рамках контракта, либо сегодня же покидаешь отряд. Решай сам, — сказала она и вышла вслед за гвардейцем, поймав себя на мысли, что по возвращении в казармы надеялась не увидеть там Второго.
Миссолен.
Домовое Святилище в поместье Деватонов не уступало великолепием храмам священного Агарана. Резные скамьи из дорогих пород дерева, золотая и серебряная утварь, ослепительной красоты витражи из гацонского стекла, инкрустированные драгоценными камнями статуи — все это великолепие было призвано заставить грешника благоговеть не только перед величием господним, но и перед богатством Дома.
И оттого канцлер Демос Деватон еще сильнее ненавидел это место.
В Амеллоне, где он провел большую часть жизни, — еще до того момента, как роковой пожар унес жизни его жены и детей, а сам Демос стал зваться Горелым лордом, — все было куда скромнее. Но здесь, в столице империи, его семья играла на публику. Любыми средствами Дом Деватон напоминал, что склонял голову лишь перед императором.
