Федюня вышел в прихожую.
— Прекрасно, — сказал Александр Герасимович папаше. — Готовь мальчика для нового дела. Он незаменим. Мы всё правильно придумали.
А когда Федюня с папашей уходили совсем, навстречу им отворил дверь смуглый невысокий человек.
Федюня ухватил папашу за рукав:
— Оюшки! Да ведь это ж батюшка Гапон.
— Ну что ты! — сказал папаша. — Что ему тут делать?
Вечером, забившись в угол, Федюня слушал на Нарвской заставе Гапона, который читал письмо. Рабочие должны были отнести это письмо царю.
— «Государь! Мы, рабочие и жители города Санкт-Петербурга разных сословий, наши жёны и дети и беспомощные старцы родители пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются…»
Федюня представил: вот они все огромной толпой входят на площадь. Площадь распахивается навстречу, и из дворца выходит царь.
— «Разве можно жить при таких законах? — читал Гапон. — Не лучше ли умереть — умереть всем нам, трудящимся людям всей России».
Зал вздохнул.
— «Мы требуем восьмичасовой рабочий день. Нормальную заработную плату немедленно», — читал Гапон.
«Скоро, — подумал Федюня, — скоро всё будет. Скоро я профессора увижу».
Гапон кончил читать. Какая-то тётка подошла к нему.
— Ты про соседку мою напиши, — попросила она. — Я бельё повесила, а соседка его на землю сбросила. Ты про неё непременно напиши в своей бумаге.
Взволнованный вернулся Федюня домой.
В ту ночь ясно, как никогда, он увидел тот же сон: два белых ангела по бокам, а посередине, на табуреточке, царь. Царь сидел и ел жареную колбасу прямо со сковородки.
«Садись ко мне», — сказал он Федюне.
Федюня примостился с ним рядом на табуреточке, и они вдвоём с царём стали есть колбасу.
«Ничего не бойся, — сказал царь, — я добрый. Мне твой батя говорил».
«А можно, я вам стих скажу?» — спросил Федюня и подивился своей храбрости.
«Давай валяй, — сказал царь, — говори свой стих».
Ярко звёзды горят, улыбаются,
Облака между звёзд золотых
Паутинкою лёгкой сплетаются.
Белый месяц смеётся на них,—
прочёл Федюня.
«Хороший стих, — сказал царь, — прекрасный стих».
«А мне он что-то разонравился», — сказал Федюня.
«Ну и дурак, — сказал царь, — ничего не смыслишь».
