Рут помотала головой:
– Нет, ты говоришь о современном кобрадоре. О сборщике долгов. Он позорит. А старый? Настоящий кобрадор? Он что делал?
Лакост стала вспоминать, что ей рассказывали о темных людях из темных времен. О людях, которые преследовали своих мучителей.
– Он наводил ужас, – ответила она.
Рут кивнула.
Террор. Нагнетание страха.
Полицейские, а также поэтесса и даже, вероятно, утка знали, что террор – это не действие, это угроза. Запугивание.
Запертая дверь. Шум в ночи. Неясная фигура, промелькнувшая за окном.
Реальные акты террора порождали ужас, боль, скорбь, ярость, жажду мести. Но сам по себе страх происходил из ожидания того, что случится дальше.
Смотреть, ждать, размышлять. Предчувствовать. Воображать. И всегда худшее.
Угрозы приносят террористам больше пользы, чем реальные деяния. В качестве оружия они выбирают страх. Иногда они – одинокие волки, иногда – организованные группы. Иногда людей запугивали власти.
И Совесть была такой же. Ее усилия вкупе с воображением жертвы рождали страх. И если преследователям сопутствовал успех, то они поднимались на одну ступеньку к террору.
– Убить ее было недостаточно, – тихо произнесла Рут. – Он хотел сначала помучить ее. Дать ей понять, что он все знает. Что он пришел за ней.
– И она никому не могла сказать. Не могла попросить о помощи, – подхватила Лакост. – Если то, что вы говорите, верно, то она хранила свою тайну долгие годы.
– Тайну, которая вернулась, чтобы терзать ее, – проговорила Рут.
Гамаш слушал их и с легким удивлением понимал, что Лакост относится к Рут, как относилась бы к коллеге. Словно слабоумная старая поэтесса заменяла ей Бовуара.
Но вообще-то, Жан Ги и Рут во многом были похожи, хотя Гамаш никогда, ни при каких обстоятельствах не сказал бы зятю, что тот напоминает ему старую пьяницу.
Несмотря на явный антагонизм, между Жаном Ги и Рут существовало взаимопонимание. Привязанность. Может быть, даже любовь. Определенно какое-то странное и старое сродство, которого ни тот ни другая не могли ни признать, ни отрицать.
Гамаш подумал, не было ли между ними той самой связи, проходящей через века, через поколения. Связи матери и сына. Отца и дочери.
Связи птиц, летящих клином.
Изабель Лакост встала (Гамаш тоже поднялся) и поблагодарила Рут, явно расстроенную тем, что ее выставляют отсюда. Прижимая Розу к своему свалявшемуся свитеру, старая поэтесса прошла по цокольному помещению между полицейскими, молодыми и бывалыми, расступавшимися перед ней.
