— Нина, да ты ли?
— Степан!
Об Арише как-то забылось.
Она сгасала в улыбке. Сначала взором особенным. И Степан. Давно ли так он любил этот взор?..
У Нины Евгеньевны глаза были с зеленым оттенком и дымились бронзовым пламенем волосы.
Была высокой и строгой. К тому же в меру полна.
Ариша гасла в улыбке. За две недели сдружилась с Ниной Евгеньевной. Та, впрочем, мало ее замечала. Ариша как-то свернулась. Охолодела к занятиям. Взор усекался. Таял между глазами и книгой. Бумага тлела туманным пятном.
И был Арише Степан как в тумане. В дымке Нининых ласк: Это об ней рассказывал он в те два памятных дня: «Мы с ней вместе работали. Вместе были в Сибири. Потом в эмиграции… В Сибири были вдвоем в деревушке. И была как жена. Я не смог за границей. По подложному паспорту после бурлачил на Волге. Она осталась в Париже»…
Нина Евгеньевна не разлучалась со Степаном. Забросала мотками воспоминаний, рассказов. Меж ними, над ними Кремль, Совнарком, Воздвиженка, Смольный, Ильич.
Да разве это Арише понять?..
…Два года в Нарыме. Женой. Горячая. Первая.
Она принесла живые пригоршни легенд о днях революции в Питере, первом восстании, о барикадах в Москве, о ЦК. Он — всю революцию в диких степях. Револьвер и полк. Редкий оборвыш газеты…
Нина в центре. В Смольном. Кремле. Россия — первый конгресс Коминтерна. Съезды. Борьба с мятежами. Наркоминдел.
— Пусть конина. Пусть четверть и меньше четверки хлеба ржаного. Пусть ледяные чернильницы. Вошь. Но — Ленин, Ильич, живой, простой и понятный, рвущий узлы в революции, плавящий пламенем слов камни усталости. — Ленин — такой коренастый и крутолобый, с раскосым взором срезающих глаз. Встанет крепко наземь — руки в карманы. Пиджак срежется наискось. Скулы ширятся, локти откинуты взад. Смотришь с боку — брюки в коленях отдуты. Фундаментален. Ничем такого не сбить…
— А стреляла Каплан… Как под гипнозом. Словно заговоренная.
Неделю назад Степан при Нине Евгеньевне обнял Аришу:
— Товарищ мой боевой. Конь да Ариша. Совсем бы наша, да только не в партии.
И при Нине Евгеньевне поцеловал.
Но в крепости первого за две недели его поцелуя ледок Ариша учуяла. И ничего не сказала.
Степан заметил. Родинка возле губы задрожала с досадой:
— Ревнуешь к Нине Евгеньевне. Мы в подполье вместе работали. И вообще…
Нина Евгеньевна нехорошо улыбнулась:
— Да, Ариша, мы, как бы это сказать…
— Что же, Степа, к коню прировнял, — перебила Ариша, — я за тобою ходила…
Ушла не докончив. С набухшими в горле слезами. И губы туго коробило:
