Внес вещи. Огляделся, умылся. Потом настелил на чисто вымытый пол газет, на них одеяло, подушку — и блаженно развалился. В первый раз за эти четыре месяца так покойно и независимо.
В своей собственной комнате, в Москве!
С закрытыми глазами курил папиросу и сам курился сладкою, нежною ленью…
Разбудил меня солнечный зайчик на щеке. Июльское солнце, большое, красное, уходило за вокзал, за синеющий горизонт убранных полей.
За второй, запертой на проволоку дверью, в соседней комнате шел тихий разговор-.
— Ну, а ты с ним еще не говорила? Он где служит-то? — топотом спрашивал грубый мужской голос.
— Не спрашивала — он такой стеснительный и не показывается. Вера Петровна мне рассказывала, что он нигде не служит, живет, говорит, одними стихами. Поэт он.
— Поет?.. Да что ты, Елка! Поет у нас знаешь кто был? Тургенев. Да и тот, небось, умер давно. Ну, а как у него, есть что-нибудь?
Нии-чевошеньки. Примус да книжки. Говорит, так пока обойдусь.
— Везет тебе, Елка: один был голодранец и этот такой же.
— Вера Петровна уж больно хвалила его, как человека. Мы с Софьей Семеновной и согласились.
— Значит, орудуй. Не проворонь и этого.
— Боязно, Лёлёшь, он такой серьезный.
В сумерки я сидел на корзинке и смотрел в окно — в поле, на потухающий закат. Первое ощущение блаженства проходило, немного взгрустнулось.
Евлампия Павловна постучалась.
— Пожалуйста.
— Ох, да у вас темно. У вас нет лампы? Я вам дам свою, — хотите?
От лампы я отказался: сегодня она не нужна мне, а завтра будет своя. Я встал с корзинки и предложил свое место Евлампии Павловне, а сам сел на подоконник. Сел… и с глухим треском сполз на пол, разбив затылок: гнилой подоконник рухнул.
Смущенно поднялся, извинился за поломку и что-то бессвязно обещал.
— Ничего, это ведь не наш дом — хозяин от него отказался.
Евлампия Павловна принесла себе стул, и я снова занял корзинку.
Закурил. Разговорились. В разговоре Евлампия Павловна немного смущенно заметила мне:
— Вы, Алексей Петрович, не зовите меня по имени-отчеству, меня все здесь зовут просто Елочкой, или Елой.
В раскрытое окно, вместе с вечерней прохладой, в комнату наливалась острая, вызывающая тошноту вонь. Елочка ее тоже почувствовала, но, только заметив мое частое прикладывание платка к носу, опять смущенно сказала:
— Вы бы закрыли окно-то, а то тут, под самым окошком, яма эта… выгребная.
От Елочки я узнал не только, кто она, но и биографии всех жильцов дома и самого дома. В квартире 5-й, кроме Елочки, живет еще хозяйка квартиры, София Семеновна Резник. Она имеет на рынке ларек и там проводит почти круглые сутки, заходя домой только для ужина.
