И не дорогой этой к тому берегу, к вокзальной части города хотелось итти, а снегами уснувшей реки, по карминным мазкам заката, к лиловой грани гор-шатров.
«Эх, — вдыхал Баландин морозный воздух, — почему так хорошо? Это — мне. А как Архипову или, скажем, начальнику контрразведки? Один и тот же час, один закат и вечер, для каждого по-разному… Впрочем, это пустяки. Но вышло — превосходно».
И, вслух, с ребяческим злорадством:
— Во-первых, шпик уехал на небо и… совершенно даром. Бесплатно. Ибо за это мы ничем не заплатили. А потом… потом — какая морда сейчас у всех этих Малининых?.. А все-таки не избежать мне с ним беседы… Вот бы встретить здесь, да вечером…
Загоревшаяся фантазия нарисовала пустынную дорогу и важную, кормленую фигуру Малинина. Идет навстречу. Наверное бы понял сразу…
А я бы и не стал скрывать. И прямо в грудь, в лицо — прими, подлец, что заслужил! Кто услышит отсюда выстрел?
Оторвался от дум, вперед глянул.
То, чего весь день ждал не сознавая, о чем не мыслью думал, а душой улыбался, — перед ним.
Черная, стройная фигурка женщины идет с того берега.
Почему он счастливый такой?
Еще далеко.
Может, не она?
Нет, не ошибается. Уж слишком радостно трепещет грудь.
Она. Идет наверное с прогулки — с нею лыжи.
Узнала и тоже, как будто бы, заколебалась: итти ли дальше?
Но разве можно разойтись на узкой полосе дороги, в открытом поле?
Сверкнула глазами и, беспокойно улыбнувшись, остановилась.
В тихом восторге Баландин шапку снял и так стоит, и ветерок чуть-чуть шевелит волосы, и головы обоих облиты тягучим, пурпурным светом…
Ничтожные, пустые фразы.
— Как поживаете?
— Куда идете?
Но смысл не в содержании, а в самом звуке слов, в возможности их говорить друг другу.
Ему, Баландину, хотелось бы весь век стоять так на реке…
И в то же время страшно за прекрасное мгновенье, страшно вот сейчас разрушить чем-нибудь неосторожным…
Она сказала:
— Хотите, послезавтра мы отправимся на лыжах?
Да, да, — конечно. Утром? Он будет ждать. Там, на повороте…
Нельзя же больше говорить?
Он желает ей всего, всего хорошего — уходит, почти бежит.
Потом, пронизанный тоскливой грустью, останавливается и, обернувшись, смотрит.
Она вдали, уже у берегов. Изящная и черная фигурка…
— Поберегись! — свирепый окрик сзади.
Баландин отскочил.
Взметая снег, мелькнул рысак. И, как-то сбоку, угрюмо, подозрительно взглянуло на Баландина лицо, укутанное в мех.
Узнал: Малинин.
Быстро режут дорогу санки. Вот уже на половине реки. Приближаются, догоняют ту, дальнюю, дорогую точку. Остановились.
