К утру мужик проспался, напился воды, — опять заработала в брюхе винокурка, опять Мефошка пьяный. Только, когда немножко очухался, всем заказывал не подражать:
— Пузо, что твой дилижабер, вспучило. Пучит-пучит, сойдут пары, — я вздохну маненько, а там опять начинает. Думал, разорвусь, как снаряд, всю деревню разнесу! Нет, господь помиловал, мать-е-так…
Недавно с фронта пришел Кошкин, военные словечки хорошо знал.
Пошла по деревне винокурня. Кто кумушку варит, в землю боченки для крепости прячет, кто из кислых леснушек сок давит, что-то выделать пытается. Нет, как ни хитрят, а все не то…
Думали, не отпразднуешь работы летние, не зальешь водой живой усталость многодневную, да на радость всех питухов новые спекулянты заявились, новый товар повезли.
Выручила сторона лесная, жители бора дремучего. Испокон веков там на песках одну картошку сажали, на крахмал переделывали. Бывало, патоки навезут, только покупай, — дешево и сладко.
Да что патока! Патока — пустяк, а вот что хорошо: от нее к самогонке перешли, стали водку гнать. И сами винокуры каждый день влежку, и продавать везут. Меняй, граждане, на рожь, на овес, на пшеницу яровку и зимовку, пей досыта, всем хватит! На одном возу боченки опорожнят, — два других на смену катят.
Честна была деревня Графка, далеко меж спекулянтами про нее слава прошла, а тут и она испытанья не выдержала. Подмокла честность граждан деревеньки. Спекулянт в избу товар предлагать, а у саней уж шуруют отважные, пробуют, какой боченок скорее выколупнешь. Вылущат его, как орех из гнезда, и поминай как звали. Один под сенную верюшку на своем дворе второпях спрячет, да сам же со спекулянтом охает и вора бранит, а другой у него из-под верюшки боченок уж к себе на огород катит да усмехается. Теперь, брат, ищи-свищи… Греха-то, греха, — не счесть.
Стала Графка у спекулянтов хуже Содома с Гоморрой. С каким хочешь товаром поезжай, иголки не пропадет, — ну, а с самогонкой приехать — не вводи вора во грех. Не столько купят, сколько украдут. И жаловаться нельзя…
Гул по деревне перекатывается. Гуляют свободные граждане страны свободной, стаканами хлопают черную с нюхательным табаком жидкость, песни поют несуразные. А ночью гуляк начнет корчить. В избах вонь несусветная, пол какой-то мерзостью залит, дети плачут, задыхаются. Баба на лавке сидит, ругается, торговцу всяких прытков да прострелов нелегких сулит. Мужей ругать, а те — драться. Не одной бабе в загривок влетело.
