— Отчего ты, Миколаха, подождать не хошь? Вернется Михайло, разделитесь честь-честью.
— Вы знаете, когда он вернется? Может быть, он годов пять провоюет, а мне это время на работе хребет тереть? У меня своя семья, пора и о ней подумать.
— Я знаю, товарищи, почему он делиться хочет? — выскочил Фешка, словно его снизу иголкой ткнули. — Он ехал, думал, — будет с женой на солнышке лежать да брюхи греть, ан отец-от пахать — косить приглашает. Ему и не по нутру… рано будят поутру.
Братья заржали на всю деревню.
Мужики разбились кучками, загалдели на все лады. Больше смеялись над Николаем.
— Так ты, Миколаха, хошь делиться?
— Хочу!
— А ты, Степан Митрич?
— Да что уж поделаешь, рано ли, поздно ли, а надобно. Надоело содомиться.
— Разделим их, граждане?
— Что ж, дело не в диковинку. Жалко такое хозяйство разбивать, да ведь неминуче.
Председатель вынул карандаш с бумажкой:
— Говори, Степан Митрич, какое у тебя имущество есть, говори по правде. Надо знать миру, что делить меж вами.
— Имущество наше всем вам, граждане, ведомо, в одной деревне живем, у всех на глазах.
Степан Митрич перечислил стройку со скотиной и добавил:
— К лошади телега, сбруя, все как следует в хозяйстве. Земли мы запахали на восемь едоков, хлеб весь цел, только рожь на семена израсходовали.
Пока отец перечислял, Николай как в лихорадке трясся.
— Все ли, Миколаха, твой отец показал?
— Нет, не все!.. Сбруй-то две, а не одна, телег тоже две да колесеньки, а при них два стана колес… Из домашних обиходных вещей ничего не показано.
Мужики загалдели:
— Не наше дело все ухваты пересчитывать…
— Горшки-то и бабы поделят…
— Степан-от Митрич самую главную вешшу не показал, баушку Наталью скрыл! — орал Ромка.
— Сиди ты, луженая глотка! — дернул его Григорий. — Пуще всех тебе орать надо.
— Что же, батюшка, все орут, а мне уж и слова сказать нельзя?
— Не хорошо! Дело суседское, а ты надсмехаешься.
— Только прошу я вас, православные, не гоните меня со старухой из избы. Не под силу нам на старости лет опять с бревнами ворочаться. В остальном как уж хотите, а про избу земно вас прошу. Нас же, кстати, с Мишуткой две семьи, на две доли мы право имеем.
Старик опять снял шапку и поклонился мужикам, касаясь рукой земли.
— Вишь, чего захотел? — завертелся Николай. — А мне с детьми на улицу итти? У меня их трое да, может, четвертый будет. Очень жирно ему со старухой в таком пятистенке жить!
— Ты бы помолчал, Миколач Степаныч, мир по справедливости рассудит! — остановил председатель.
