Оба дружно запрягают. Ромка чмокает губами, дергает за возжи:
— Но-о!..
— Миколаха, едем вместе! — кричит Фешка.
— Я и один дорогу знаю.
— Ну, и плевать на тебя… Думаешь, плакать будем?
И Фешка бегом догоняет брата.
В полдни Николай приедет усталый, злой. Все не по нем… Жену обругает, детишки подвернутся — леща словят. Старик потихоньку головой только покачивает:
— Как дела идут, Миколаша?
— Что дела? Чай, не нись какая работа! Пашу…
— Лошадь-то хорошо ли ходит?
— Ничего…
— Что ты какой сердитый?
— Что, что?.. Устал, вот и все! Походи-ка по полю-то…
— Да, наша работа — не за прилавком стоять. А вот как же я чуть не полсотни годов каждое лето от снегу до снегу в поле?
— Ну, и что хорошего? От крестьянской работы не будешь богат, а только горбат. Чего ты на земле-то нажил?
— Как чего?.. Сам с женой прожил век, вас вырастил, хозяйством, стройкой обзавелся. Чего еще?.. Тебе бы все везде богачество нажить. Полно, сынок! Держись за землю крепче, никуда с нее не упадешь. Так-то…
— Ну, и держись, коли тебе охота!
И Николай отходил от отца. Качал головою Степан Митрич:
— Плохой ты крестьянин!.. Отвык от работы на легких-то хлебах, вот тебе и не кажется у нас.
И шагал старик на огород частокол чинить, пока не звали обедать.
Яровой клин кончили. Черной полосой красовался он на солнце, словно кто это место сажей замазал.
VI.
У Степана Митрича с сыном нелады пошли. Редкий день проходил без ругани. Поник головой старик, тугие ползали в голове мысли:
— Дал я промашку, неча сказать! Рано к себе взял, пускай бы еще пошлялся. Старуха все…
А Николай день ото дня все злее становился. Раздражался от всякого пустяка. Когда ехал, — хорошо знал: не даст ему отец на боку лежать, работы по горло будет. А пожил, поработал яровую и уж по другому стал думать. Все с женой шушукался. Ольга была баба смирная, после голодухи еще смирнее стала и отговаривала мужа хоть еще немножко пожить в согласии, очень уж нехорошо сразу-то содом начинать. Николай только огрызался на ее уговоры.
Не хотелось старику ссориться с Николаем. Как всегда, рано вставал он по утрам, поскорее уходил из избы. И раньше до работы жаден был, весь свой покой в ней находил, а тут и совсем запоем работал. Радовался, что работа все его мысли разгоняет, не дает думать о сыне. Одно знал: начнет ссориться — сыну уж ни в чем не уступит.
Николая невиданная уступчивость отца только пуще настраивала на озорство. Не понимал он ее и придирался к отцу, к матери, лишь бы случай подошелся.
