Еще одну секунду длилось полное безмолвие, только свечки потрескивали. Если бы не эта секунда, Шуйге не удалось бы пробиться вперед. Потом рядом с упавшим Десницким раздался женский вопль, совсем не театральный и не заполошный, а некрасивый, хриплый и честный. Толпа отхлынула волной, и после этого заполошных криков с лихвой хватало.
Тот человек не собирался убивать брата Павла, он просто хотел незаметно исчезнуть. Скорей всего, он его не убил. Шуйга подумал об этом походя, лишь скользнув взглядом по задравшемуся платьицу сиротки, раскинувшему руки на каменном полу, - над ним уже склонился столичный поп. И кто-то из одетых в золотые сарафаны хотел нагнуться к Десницкому, но Шуйга подошел к ним вплотную, стиснув кулаки, - он не отдавал себе отчета в том, насколько смешон и жалок в этой горделивой позе со своими голыми руками, он думал, что если Десницкий жив, то эти твари его добьют. Они попятились, испугались чего-то, и не смирение было на их лицах, и даже не сожаление, а только страх.
Он вычислил одного из Девяти сразу - хватило короткого взгляда. Такие люди чем-то отличаются от большинства. Наверное, змеиными глазами: холодными, неподвижными, работающими только на вход и никогда - на выход. Нет, он не был похож на мертвого древнего короля, и Шуйга машинально дал ему другую кличку: Афраний.
Десницкий лежал на боку, и рукоять ножа торчала где-то около левой лопатки, но очевидно выше сердца - или Шуйге очень хотелось, чтобы выше… И кровь текла на пол, а значит, сердце билось - или Шуйге хотелось думать, что оно бьется? Он не знал, можно ли вытащить нож, не умел остановить кровь, не вынув ножа, и вообще, ему говорили, что трогать потерпевшего нельзя. Секунды медленно текли мимо, от собственной беспомощности хотелось кричать, а в голове стучало: «А у хранителей святыни палец пляшет на курке»… Не к добру ему вспомнилась эта песня, хотя во времена БГ у святыни были другие хранители…
У него хватало времени, чтобы смотреть по сторонам и думать - минут пять или даже больше. До появления «скорой», а она, понятно, не задержалась по такому православному вызову. Архиерей был не так спокоен, как его Афраний, но не причитал и за голову не хватался, лишь поглядывал на Шуйгу с неприкрытой ненавистью, а на Афрания - с досадой. Наверное, они хотели без шума. В церкви людям часто становится плохо, это стараются игнорировать, будто в обмороке есть что-то постыдное. Если бы не вопли брата Павла, никакой паники не случилось бы, никто бы просто не заметил…
