Необычайная коллекция | страница 7
«В Горане все пишется на трех языках — названия улиц, вывески, меню — все. Но поскольку эти три языка почти идентичны, надписи чаще всего бывают одинаковы:
— на фронтоне мэрии можно прочесть «Merostwo, Merostwo, Merostwo», то есть «мэрия», но на трех языках;
— на автобусах, идущих до стадиона, написано: «Stadion, Stadion, Stadion»;
— в меню ресторанов: «Ryba, Ryba, Ryba» (рыба), «Kurczak, Kurczak, Kurczak» (курица), «Szynka, Szynka, Szynka» (ветчина);
— и так далее.
Отличаются слова крайне редко. Но если вдруг на вывеске не хватает слова на одном из трех языков, его носители впадают в панику и уверяют, что не понимают написанного, — хотя то же самое слово могут прочесть дважды! Однажды я повстречал человека, который искал больницу. Он стоял перед табличкой-указателем: «Szpital, Szpital». Казалось бы, все ясно, но увы: недоставало szpital на его языке. И он ничего не понимал, нервничал, лихорадочно листал словарь (в Горане их всегда носят с собой) и умоляюще взирал на прохожих, чтобы узнать, действительно ли «szpital» означает именно «szpital» на его языке.
В этих условиях, не стану скрывать, жизнь в Горане — то еще зрелище. На улице (ulica, ulica, ulica) люди обращаются друг к другу на трех идентичных языках, но при этом друг друга не понимают. На рынке (rynek, rynek, rynek) зазывалы расхваливают свой товар, повторяя трижды одно и то же. По радио (radio, radio, radio) дикторы сменяются, чтобы прочесть новости на трех языках, совершенно одинаковых, разве что с ничтожными отличиями, которых неопытному слуху не воспринять.
Мой друг Ежи рассказывал мне, что его дед, живший с семьей и, как многие старики, знавший все три языка, старался ругаться на том, которого не понимали его внуки. Хотя и бранные слова общие во всех трех, но никто в доме, кроме него самого, не понимал их на чужом языке. Так что Ежи и его братья научились ругательствам, только когда пошли в школу, у одноклассников, не сознавая, что это те же слова, которые они слышали через стену от вспыльчивого деда с самого рождения».
Рассказал мне Гулд и о местной знаменитости Горана, поэте по имени Давид Воеводский (1900−1973). Его книги читают все поляки, легко преодолевая некоторые частности, порой отличающие его язык от их родного. Воеводский воспевает свой город и окружающие его поля, говоря, что хотел бы прожить здесь всю жизнь и остаться призраком после смерти. В Горане Воеводский — признанный герой, обожаемый всеми жителями. Парадокс в том, что две трети не понимают ни слова из его текстов. Только в 1977 году, через четыре года после смерти поэта, антология его стихов была переведена на два других языка. Сегодня его творческое наследие доступно в прекрасной серии трехъязычных сборников с тремя вариантами каждого текста, которые в девяти случаях из десяти совпадают слово в слово.