Необычайная коллекция | страница 19
Труднее всего приходится составителям генеалогических древ, которые опасаются исчезновения своей профессии. Чем дальше, тем труднее: как отыскать предков человека, если он, его отец и дед меняли имя по пятьдесят раз за свою жизнь? Разводы и усыновления уже всё осложняли, но свобода имени профессию просто убивает. Требуются годы изысканий всего на два-три поколения, и создать генеалогическое древо стоит теперь непомерных денег; заказать его — признак богатства.
По тем же причинам рвут на себе волосы нотариусы: зачастую при открытии наследства пятьдесят, а то и сто наследников являются из ниоткуда и требуют свою долю. Поскольку никто уже не может отличить истинных претендентов от фальшивых, ибо все носят разные имена, юристы принимают Соломоново решение, доверяясь чутью. Преимущество в том, что будущие покойники знают все заранее и предпочитают растратить свое состояние, чем оставить его невесть кому. Для экономики это большая выгода.
Когда их профессия окончательно отомрет, все эти нотариусы и специалисты по генеалогии, надо полагать, переквалифицируются в «ономастический совет» — этот вид деятельности сейчас процветает. Всевозможные специализированные агентства подбирают своим клиентам имена на заказ: предложив пройти несколько психологических тестов и заполнить анкету, вам самым серьезным образом сообщают, что ирландское имя и двойная русская фамилия лучше всего отразят вашу личность; и агентство тут же придумает для вас это идеальное имя — как дизайнер убранство для дома. Я с интересом прослушал интервью на эту тему, которое давал на днях по телевидению знаменитый философ, поддерживавший реформу с самого начала: «Того, что еще вчера у нас было наиболее личного, нашего имени, нам сегодня уже недостаточно, и требуется другое, которое бы лучше нам подошло. Наша самооценка более не зависит от имени, наоборот, мы выбираем имя, исходя из нашего представления о себе. На мой взгляд, это замечательно». Ведущий поблагодарил его за блестящее выступление, но, когда хотел произнести название его нового труда, повисло тягостное молчание: бедняга журналист, ерзавший на стуле, бросая на своего гостя умоляющие взгляды, попросту забыл его нынешнее имя, настолько часто тот брал себе новые. К счастью, пошли титры, положив конец его мучению, а заодно избавив философа от необходимости признаться в том, что он столько раз за последние месяцы менял имя, что и сам не помнил, как его звали в тот вечер.