— Другой поразительный случай: Абдель Аль-Малик, тунисский писатель, который, после череды литературных неудач длиной в жизнь, во Франции и Магрибе, объединил в сборник письма с отказами, полученные им за сорок лет. Не считая типовых отписок, во всех остальных ему разъясняли, что ни один читатель, имевший дело с его рукописями, не смог дочитать их до конца; некоторые уточняли, что сломались на пятидесятой, сороковой, тридцатой странице, — иногда и на первой. Стиль Аль-Малика был ни при чем, равно как и его сюжеты; просто его книги страдали таинственным недугом, который, собственно, нас и занимает: они буквально источали несказанную, колоссальную скуку. «За всю свою жизнь, — объясняет Гулд, — бедняга не написал ни одной книги, которую можно было бы дочитать до конца. Между тем он сокращал свои романы, выбрасывал главы и диалоги, потом перешел на новеллы, которые становились все короче. Но это не помогло: читатель и над ними усыхал, простите за выражение, как усыхал над его романами, и неизменно бросал, не дочитав. Даже пиши он хокку, результат был бы тот же. А жаль, потому что он, по его утверждению, умел придумывать поразительные концовки. Увы, никто никогда так и не смог это проверить».
— Случай еще более крайний: швейцарская поэтесса Жанна де ла Турнери (это псевдоним) держит своеобразный рекорд с книжечкой «Берега и пески», сборником из тридцати стихотворений, вышедшим в 1976 году в Лозанне. «Все они не больше двух четверостиший, — объясняет Гулд, — но до того скучны, что читатель переходит к следующему, ни одного не дочитав до конца». Я позволил себе усомниться, и Гулд предложил мне проверить. Я открыл книжицу и стал читать первое стихотворение со всем вниманием, на какое только был способен; но, дойдя до пятой строчки, машинально перевернул страницу, чтобы перейти к следующему. Осознав задним числом, что я сделал, я с удивлением поднял глаза на Гулда, который едва сдерживал смех. «Если не следить за собой, эти стихи никогда не дочитаешь до конца. А когда пытаешься, приходится так напрягаться, что уже не понимаешь, что читаешь».
Не надо, однако, заблуждаться насчет мнения Гулда обо всех этих скучных писателях: он их любит и считает некоторые их книги подлинными шедеврами, даже говорит, что одну-две непременно взял бы с собой на необитаемый остров. «Скука аристократична, знаете вы это? Великая скука в книгах — утонченное и очень редкое удовольствие, доступное только настоящим знатокам». Его речи в защиту скуки всегда оставляют меня в сомнении, и я всякий раз повторяю ему, что, спросив его, перечитывал ли он недавно хоть одну из этих книг, которыми, по его словам, так восхищается, неизменно слышу в ответ, как нечто само собой разумеющееся: «Конечно же нет!» Этот парадокс кажется мне непреодолимым, однако Гулд, не смущаясь, продолжает нахваливать друзьям эти изумительные романы, которые не стоит и открывать.
